Развод. Ты всё испортил! - Аника Зарян

Вернется же?

Но закончила Лариса раньше, чем предполагала – дай Бог здоровья рукам Норы, всё делает ладно да складно. Идей больше не было, а вот тревога была. И к ней прибавилась жуткая, невыносимая головная боль.

Лежала теперь на диване перед телевизором, накрытая любимым пушистым пледом. Держалась за лоб, на котором ярким пятном выделялся красный узкий шарфик, повязанный под густой челкой высветленных волос. Лежала и места себе не находила.

- Нора, тебя только за смертью посылать, дочка, – по привычке отчитала она дочь, хотя любила её без памяти.

Нора бегом спускалась со второго этажа. Сравнявшись с диваном, опустилась на колени, расстегнула серую сумочку, за которой как раз и ходила в родительскую спальню. Вынула тонометр, натянула узкую манжету на мамино запястье.

Аппарат начал жужжать, Лариса – постанывать в от пульсирующей боли в висках. А Нора – молчать.

Она в последнее время всё чаще молчала. Ни о чем не рассказывала, ни с кем не заговаривала первой. Лариса очень скучала по колким шуточкам дочери, по её интересным рассказам обо всем, что только можно представить – её Норочка – живая энциклопедия, могла дать фору любому профессору в эрудированности и начитанности. А как она разбиралась в картинах! Как рисовала!

- Сто двадцать восемь на семьдесят пять, мам. – озвучила Нора результат первого измерения.

Отключила аппарат и запустила его снова. Это она вычитала в медицинском журнале – считать за правильное именно значение второго измерения.

И всем она хороша, да вот замуж никак не смогли отдать. Как будто сглазили. Что ни претендент, то с изъяном. Деньги есть – мозгов нет. Мозги есть – денег нет...

- Сто двадцать на семьдесят. – Нора сняла манжету, убрала обратно в сумочку. – В космос тебе надо, мам, а не на диван.

- Издеваешься над больной матерью, да, дочка? – вздохнула Лариса.

Кому бы сказать, как ей, матери, тяжело? Как болит душа за сына и дочь? Один – дел наворотил, семью потерял. Вторая, кажется, так и состарится, не познав женского счастья...

- Сейчас таблетку тебе принесу.

Стоило снова подумать о сыне, в груди начало болезненно колоть.

Этот парень её в могилу сведет, только тогда успокоится.

Вот где его носило? Говорил же, что отпуск взял. Что ему дома не сиделось?

На часах уже седьмой час, а его нет.

Мысль о том, что он мог проводить вечера с той, чьё имя даже в уме не хочет произносить, убивала Ларису.

- На, мам, выпей, должно помочь.

Но не помогло ни через полчаса, ни через час, когда сын громким хлопком входной двери оповестил о своем возвращении - аж шторы в большой комнате затряслись.

Пронесся мимо лежащей матери, даже не спросил, как она себя чувствует, оставив едкий шлейф табачного дыма.

Он, что, опять дымил без остановки?

Лариса тут же забыла и об усталости, и о головной боли. Скинула с себя леопардовый плед, рывком села, еще одним рывком вскочила на ноги и спешно пошла за сыном в его комнату.

- Карен джан, открой, поговорить надо, – сказала она на армянском.

Тишина за дверью её напрягла. Но, вдруг он не услышал?

- Карен! – повторила она громче. Шанса, что сын мог не расслышать и на этот раз, не было.

- Мам, дай спокойно подумать, – тут же раздалось из комнаты.

Лариса разозлилась. Значит, она ждет его весь день, с ума сходит, а он ей «мам, дай спокойно подумать»?! Нет уж. Такого удовольствия она ему сегодня не доставит. И так больше месяца только и делал, что запирался вечерами после возвращения в комнате и думал...

- Лариса, сделай мне кофе, – раздалось из кабинета на первом этаже, и она недовольно поморщилась.

Выходя замуж, семнадцатилетняя Лариса знала о женском счастье мало. Только то, что ей рассказывала её мама. И тётя по отцовской линии. И по их словам, главным был покой в доме. И женщина должна в лепешку расшибиться, но обеспечивать этот покой. А еще готовить и рожать детей, пока муж будет обеспечивать её.

И по всему выходило, что Лариса очень счастливая женщина.

Муж сегодня вернулся рано – с утра было всего две лекции. Ушел к себе в кабинет, чтобы не мешать ей с той бурной деятельностью, которую она развела. Раньше она очень радовалась, когда он был дома большую часть суток. Теперь это её начало угнетать.

Потому что с недавних пор перестала его понимать.

Она не двинулась с места.

У неё сейчас было дело важнее, чем кофе для мужа.

- Если не откроешь, я выбью эту дверь!

Замок щелкнул, и дверь, жалобно скрипнув, приоткрылась. Лариса шагнула внутрь. В спальне было темно. Карен вернулся к креслу, даже люстру не включил. Лариса это тут же исправила. Комната наполнилась теплым светом.

Карен нахмурился, поднес руки к глазам.

- Говори, что хотела, мам. – Надтреснутый голос сына напугал её.

Она решила сразу перейти к сути.

- Карен джан, что случилось? Почему Ксюша не дома?

- Это она тебе нажаловалась? – болезненно усмехнулся сын.

- Нет, конечно. – непонимающе отмахнулась Лариса. Жаловаться – это не про её невестку. – Я сама узнала.

- Раз узнала, от меня что хочешь? – спросил он устало.

- Объяснений. – часто заморгала Лариса. – Я не понимаю, почему она ушла из дома?

- Чтобы начать новую жизнь, что не понятного? – Губы Карена искривились в презрении. – Еще не развели нас, а она уже нашла себе любовника.

- Не говори так, ай бала. – покачала головой она. Что он несет? Он, что, жену свою не знает? Именно это она тут же и спросила: – Это же Ксюша, ты что, её не знаешь?

- Мам, Ксюша такая же, как все. – громко выдохнул тот.

- Нет, Карен, это совсем на нее не похоже... – Ноги уже не держали, и Лариса медленно опустилась на край большой кровати. – Ксюша ключи от вашего дома оставила. Я ей звонила, но получился очень странный разговор.

- Дом не наш, а твой, мам джан. – произнес сын серьезно.

- Это не имеет значения, – взмахнула рукой Лариса, – дом – ваш. Твой и Ксюшин. Мой он формально, чтобы налога не платить, это же твои слова.

Да, два года назад сын захотел записать свой дом при покупке на неё, чтобы налога не