Жаркое лето сорок первого - Рыжий

-К чёрту носилки. Что там?

Голос старшего лейтенанта был негромким, но ровным.

-Идёт бой. Рвутся гранаты. – Как-то отстраненно отвечаю я.

-Это… Я слышу… Сколько немцев?

-А хрен его знает… - Растерянно отвечаю я.

-Тогда почему вы ещё здесь? – Требовательно, как только он умел, спросил Артём.

-Тебя…

-Я худо-бедно до кустов доковыляю. Военфельдшер поможет. А вы, в бой!

Несмотря на ранение, последние слова старший лейтенант произнёс достаточно жестко, и никто не осмелился ему сказать что-то в ответ. Да и кто бы что ему сказал? Артём всегда умел налить в свой голос столько металла, что любой самый противный и «душный» человек затыкался и делал то, что ему нужно.

Вот и мы заткнулись и в лёгком темпе побежали туда, где шёл бой. Правда, перед этим помогли Артёму принять вертикальное положение и подставили под здоровый бок товарища военфельдшера.

А девушка, молодец. Помимо восьмидесяти с чем-то килограммовой туши старшего лейтенанта и своего вещевого мешка, взвалила себе на плечо немецкий карабин и автомат Артёма. И шла она по кочкам достаточно уверенно. Нет, было видно, что ей тяжело. Но шла она – уверенно. Твёрдой, каменной поступью. Как там у классика было… А, вспомнил:

«Есть женщины в русских селеньях

С спокойною важностью лиц,

С красивою силой в движеньях,

С походкой, со взглядом цариц,

Их разве слепой не заметит,

А зрячий о них говорит:

«Пройдет — словно солнце осветит!

Посмотрит — рублем подарит!»

Идут они той же дорогой,

Какой весь народ наш идет,

Но грязь обстановки убогой

К ним словно не липнет.

Цветет Красавица, миру на диво,

Румяна, стройна, высока,

Во всякой одежде красива,

Ко всякой работе ловка.»

© Николай Некрасов, отрывок из поэмы «Мороз, красный нос».

А ведь действительно – есть. В памяти всплыло серьёзное, важное лицо военфельдшера, когда она делала первый разрез. Движения её во время операции были чёткими и даже чем-то красивыми…

Додумать я не успел – шум боя впереди усилился. Длинными очередями застрекотал ДП, ему в ответ ударили сразу несколько немецких автоматов и ручной пулемёт. И мы с бойцами тут же поднажали…

***

Вот уже несколько минут лейтенант Поляков Павел Иванович крутился между деревьями словно уж на сковородке. Винтовки у него больше не было – пулей раздробило приклад, и он был вынужден бросить свой «длинный ствол». Вооружившись одним «Наганом», парень скакал из стороны в сторону, то прижимаясь к земле, то прячась за стволами деревьев.

На свой счёт он мог смело записать еще двоих гитлеровцев – уж очень удачно они влезли в прицел его винтовки. Но на этом удача закончилась. Винтовка пришла в негодность, и, лупивший сзади длинными очередями «станкач» вдруг замолчал после того, как со спины раздалось несколько разрывов маломощных немецких гранат.

По всему выходило, что лейтенант остался один на один с врагом.

Стоило об этом подумать, как спереди-слева длинной скороговоркой заговорил ДП, ему «на подхвате» била СВТ. Такие родные, знакомые звуки добавили лейтенанту сил, и, в очередной раз вскочив на ноги, он бросился к широкому дубу.

Где-то сзади затрещал автомат. Немецкий. Очередь, впопыхах взятая немецким солдатом, ушла куда-то вверх. На этот раз пронесло.

Неожиданно лейтенант споткнулся об корень и полетел лицом вперёд, прямо к тому самому дубу…

***

В лесопосадку мы ворвались через несколько секунд после того, как перестал строчить длинными очередями «Максим». Так как это произошло сразу после трёх или четырех гранатных разрывов, я понял, что расчет станкового пулемёта либо ранен, либо убит.

Настроение, начавшее подниматься совсем недавно, вновь устремилось вниз – среди пулемётчиков должен быть мой прадед!

Неожиданно, краем глаза замечаю движение где-то слева. Присматриваюсь, и, осознаю, что метрах в пятнадцати передо мной, из-за куста торчит спина широкоплечего немца в маскировочной куртке и шлеме, поверх которого закреплены какие-то веточки.

Не успеваю подумать об этом, как гитлеровец, слегка вскинув автомат, посылает очередь дальше в перелесок.

«Значит, там есть наши!» - Осенило меня. Доля секунды, и, взяв на прицел широкую спину, жму на спуск. МР-40 уже привычно бьёт прикладом в плечо. С отдачей я уже свыкся, поэтому контролирую оружие нормально.

Короткая очередь на три-четыре патрона, и, гитлеровец, вскрикнув, заваливается на живот. А откуда-то справа и спереди в мою сторону следует неприцельный выстрел из немецкого карабина. Выстрел-то неприцельный (или неверно взятый, кто этого фрица знает?), но он заставляет меня вжать шею пониже и прильнуть к земле.

Зато следовавшие со мной бойцы тут же открыли огонь из своих «трёхлинеек». Не знаю, заметили они кого-то или нет, но стреляли достаточно быстро, перезаряжаясь. Вот только позиции не меняли, поэтому через несколько секунд, с криком, один из бойцов повалился на землю. Убит или ранен? Не знаю.

Так или иначе, оба бойца дали мне возможность занять другую позицию и выпустить от бедра очередь на остаток магазина «в тот лес», по направлению, откуда в нашу сторону вёлся огонь.

Попал? Вряд ли. Всё-таки я стреляю обычными 9х19-мм патронами Люгера, а не чем-то ультрасовременным, со встроенной системой наведения (хотя сомневаюсь, что даже в моём времени такие были, но чего только в двадцать первом веке в фильмах не увидишь? Помечтать уже нельзя?). Но это заставило на несколько секунд немца прекратить огонь, что дало возможность сместиться за более подходящее укрытие второму, ещё целому бойцу.

За поясом у меня была немецкая граната-«колотушка». Недолго думая, готовлю её к бою. Дел-то совсем ничего – колпачок открутил, дёрнул за шнур и бросил в сторону врага. Вот только кидать гранаты в лесу – дело неблагодарное. Особенно, если ты рукожоп. Особенно, если такой рукожоп как я. Гранату – то я подготовил, шнур дёрнул и бросил в ту сторону, где по моему мнению сидел противник. Вот только пролетела она недалеко, метров пять или семь, после чего благополучно рванула где-то среди веток.

Пара осколков точно рванула воздух над моей головой, и, кажется, что-то чиркнуло меня выше колена.