Фарангис - Махназ Фаттахи

пронзительный звук сирены, как на город один за другим стали сыпаться снаряды. Вместо того, чтобы, как обычно, отправиться на бомбардировку города Керманшах, на этот раз иракцы решили совершить нападение на лагерь беженцев. Самолеты, которые обстреливали нас, летели очень низко, и мы были совершенно не готовы к этой атаке. Городок, который строили с таким усердием, был в мгновение стерт с лица земли, вокруг слышались душераздирающие крики, стоны и плач. Женщины сидели над трупами и держались за головы, дети плакали, а некоторые раненые, лежа на земле, стонали и звали на помощь.

Я помогала занести на носилках в машины скорой помощи женщин, которые были ранены. Никогда не забуду слезы потерявшего мать ребенка, которого держала за руку другая женщина…

Саддамовские силы могли нагрянуть в любой момент, поэтому лагерь тоже превратился в небезопасное для мирного населения место. Услышав звуки сирены, мы тут же замечали на небе иракские самолеты, которые обрушивали с неба снаряды на наши головы.

Условия жизни в городке становились все тяжелее. Заболевших детей мы были вынуждены лечить без лекарств, используя лишь подсоленную воду, средств передвижения также не было. Через некоторое время к нам привели темнокожего врача-пакистанца, который не умел говорить по-персидски, но хорошо знал свое дело. Однажды он своевременно сделал необходимую инъекцию ребенку, которого ужалил скорпион, и малыш вскоре пошел на поправку. Далее, с появлением других пакистанских врачей, жизнь наша стала заметно облегчаться. Теперь нам не приходилось так сильно переживать, когда дело касалось здоровья и лекарств.

Зиму мы проводили в Дулаби, а лето – в Гуваваре. В обоих местах построили городки для беженцев, бывших родом из Касре-Ширин, различных близлежащих сел и деревень. Однако после усиления бомбежек Дулаби многие люди покинули те места и отправились в Далаху и Керманшах к своим родственникам. Гувавар, который также время от времени атаковали самолеты, постепенно опустел, а мы превратились в изнуренных жизнью в палатках людей, у которых не было сил ни пожалеть себя, ни убежать от этой войны.

Периодически людям раздавали продовольствие: горох, фасоль, чечевицу, рис и другие продукты. Однако так как ни у мужа, ни у меня не было никакой работы и, как следствие, средств к существованию, того, что нам раздавали бесплатно, не хватало. Подобная жизнь измучила нас обоих.

– Фарангис, если хочешь, мы можем уехать в Исламабад, – предложил мне как-то Алимардан, видя мои переживания. – Там живут два моих брата, в доме одного из них мы сможем остаться, пока все не утихнет.

– Но что нас там ждет? Мы станем для кого-то тяжелым бременем и, к тому же, отдалимся от Гурсефида, – сомневалась я.

– Давай хотя бы сейчас поедем. Обещаю, что дальше Исламабада мы никуда не уйдем. Мы сможем найти там работу, а здесь мы как без рук, и я вижу, как ты мучаешься.

– Ты прав… – ответила я, немного подумав.

В итоге рано утром мы с мужем отправились в Исламабад, где в небольшом, но комфортабельном доме недалеко от горы жил его брат – Реза Хаддади. Добравшись до места, Алимардан сразу же занялся поиском любой доступной работы и в конце концов с облегчением нашел ее.

По утрам, проводив мужа на заработки, я тоже выходила из дома и шла к горе, которая возвышалась неподалеку, чтобы не быть обузой для домашних. Невестка Кешвар Мансури часто подходила ко мне и говорила:

– Фарангис, прошу тебя, не думай, что ты доставляешь нам неудобство. Это гордость для нас, что ты живешь в нашем доме. Не уходи.

– Спасибо тебе за добрые слова, Кешвар, но ты даже представить себе не можешь, что я чувствую.

Я хотела работать в полях, заниматься домашними делами, готовить еду, собирать хлопок, получать зарплату и просто жить… Однако в том доме я не могла ничем заняться.

Однажды, сидя на склоне горы и глядя в сторону дома Резы, я подумала о том, чтобы построить свой собственный домик. Ведь нет разницы, где он находится, на горе или на равнине, это все же дом. У меня, конечно, не было навыков строительства, но идея построить хотя бы одну личную комнату меня несколько оживила. Обрадовавшись своей новой затее, я поспешила вернуться в дом и поделиться со всеми своей затеей.

Оба брата мужа, Реза и Неймад, вместе со своими женами, Кешвар и Газаль, сидели в гостиной и, выслушав меня, взволнованно спросили:

– Фарангис, разве мы тебя гоним из дома? Зачем тебе это?

– Нет, конечно, меня никто не выгонял, но мне очень важно иметь свой собственный дом и очаг.

Алимардан, хоть и не был в восторге от моей идеи, не пытался меня отговорить, так как знал, что, если мне в голову что-то пришло и я поставила перед собой цель, я любой ценой ее добьюсь.

– Вот увидите, – ликовала я, – с помощью Аллаха я обязательно построю этот домик. У меня все получится!

На следующее утро я снова отправилась на гору и обратилась к Богу:

– Боже, я знаю, что это трудно, но я прошу у Тебя о помощи, чтобы я смогла построить дом на Твоей земле. Я очень устала жить жизнью беглеца…

Я не рассказала никому о том, что снова беременна, так как знала, что, узнав об этом, мне бы точно никто не разрешил воплотить мою идею, не дававшую мне покоя. Закатав рукава и подняв подол платья, я сказала себе:

– Фарангис, это не тяжелее, чем работать на поле. Не бойся! Ты сможешь!

Первым делом я начала выкапывать большие и средние камни, чтобы выровнять землю там, где собиралась построить дом. Со стороны за мной наблюдал Алимардан.

– Дай мне хотя бы помочь тебе, – сказал он.

– Ты не обязан.

В ответ он так посмотрел на меня, что я больше не возразила ни слова.

У меня с детства был такой характер. Я всегда делала так, как говорила, и отвечала за свои слова прежде всего перед самой собой. Пообещав как-то соседским детям, что построю себе домик на горе, я его в результате построила и огородила камнями, наказав всем, кто приходит ко мне в гости, стучаться. Погрузившись в эти воспоминания, я порой улыбалась, а иногда – плакала.

Женщины, жившие неподалеку от горы, сидели на крыльце своих домов и, улыбаясь, наблюдали за тем, что я делаю, но я не обращала на них внимания и старалась ни на что не отвлекаться. Взяв с собой лишь бочонок с водой и стакан, я пила, когда уставала, а затем сразу же продолжала работать.

– Эй, там, внизу! – порой