Эпоха веры - Уильям Джеймс Дюрант

красной черепицей, создавая живописный узор для тех, кто мог забыть о запахах и грязи. Лишь несколько улиц и центральная площадь были вымощены. Вокруг города возвышалась крепостная стена, ибо войны случались часто, и человек должен был уметь воевать, если он хотел быть не только монахом.

Величайшими из этих городов были Генуя и Милан. Генуя — la superba, как называли ее влюбленные, — была идеально расположена для бизнеса и развлечений: она возвышалась на холме перед морем, которое располагало к торговле, и пользовалась теплым климатом Ривьеры, простиравшейся до Рапалло на востоке и Сан-Ремо на западе. Уже во времена Римской империи Генуя была оживленным портом, и в ней появились купцы, промышленники, банкиры, корабельщики, моряки, солдаты и политики. Генуэзские инженеры провели чистую воду с Лигурийских Альп по акведуку, достойному Древнего Рима, и возвели гигантский мол в бухте, чтобы обеспечить безопасность гавани в шторм и войну. Как и венецианцы той эпохи, генуэзцы мало заботились о литературе и искусстве; они посвящали себя завоеванию конкурентов и поиску новых путей наживы. Генуэзский банк был почти государственным; он ссужал деньги городу при условии сбора муниципальных доходов; благодаря этой власти он доминировал над правительством, и каждая партия, приходящая к власти, должна была поклясться в верности банку.20 Но генуэзцы были столь же храбры, сколь и жадны. Они сотрудничали с Пизой, чтобы вытеснить сарацинов из Западного Средиземноморья (1015–1113 гг.), а затем периодически воевали с Пизой, пока не сокрушили мощь соперника в морском сражении при Мелории (1284 г.). Для этого последнего сражения Пиза созвала всех мужчин в возрасте от двадцати до шестидесяти лет, Генуя — от восемнадцати до семидесяти; по этому можно судить о духе и страсти эпохи. «Как между людьми и змеями существует естественная неприязнь, — писал монах Салимбене, — так и между пизанцами и генуэзцами, между пизанцами и людьми из Лукки».21 В той схватке у берегов Корсики люди сражались врукопашную, пока половина бойцов не погибла; «и в Генуе и Пизе раздался такой плач, какого не было в этих городах с момента их основания до наших времен».22 Узнав об этом бедствии в Пизе, добрые люди из Лукки и Флоренции решили, что сейчас самое время отправить экспедицию против этого несчастного города; но папа Мартин IV приказал им не поднимать руки. Тем временем генуэзцы продвигались на Восток и вступили в соперничество с венецианцами, и между ними разгорелась самая лютая ненависть. В 1255 году они оспаривали владение Акко; госпитальеры сражались на стороне Генуи, тамплиеры — на стороне Венеции; только в этой битве пало 20 000 человек;23 Она разрушила христианское единство в Сирии и, возможно, решила неудачу крестовых походов. Борьба между Генуей и Венецией продолжалась до 1379 года, когда генуэзцы потерпели при Кьоджии то же кульминационное поражение, которое они нанесли пизанцам за столетие до этого.

Из лангобардских городов Милан был самым богатым и могущественным. Некогда римская столица, она гордилась своей эпохой и своими традициями; консулы ее республики бросали вызов императорам, ее епископы — римским папам, ее жители разделяли или укрывали ереси, бросавшие вызов самому христианству. В тринадцатом веке в ней насчитывалось 200 000 жителей, 13 000 домов, 1000 таверн.24 Сама любящая свободу, она не желала уступать ее другим; она патрулировала дороги со своими войсками, чтобы заставить караваны, независимо от их пути, идти сначала в Милан; она разорила Комо и Лоди, пыталась подчинить себе Пизу, Кремону и Павию; она не могла успокоиться, пока не контролировала всю торговлю на По.25 На Констанцском сейме в 1154 году двое граждан Лоди предстали перед Фридрихом Барбароссой и умоляли его защитить их город; император предупредил Милан, чтобы тот прекратил свои посягательства на Лоди; его послание было с презрением отвергнуто и растоптано ногами; Фридрих, стремясь подчинить Ломбардию императорскому послушанию, воспользовался возможностью уничтожить Милан (1162). Пять лет спустя оставшиеся в живых ее друзья отстроили город, и вся Ломбардия радовалась его воскрешению как символу решимости Италии никогда не оказаться под властью немецкого короля. Фридрих уступил. Но перед смертью он женил своего сына Генриха VI на Констанции, дочери Рожера II Сицилийского. В сыне Генриха Ломбардская лига нашла бы более грозного Фридриха.

V. ФРИДРИХ II: 1194–1250 ГГ

1. Крестоносец-изгнанник

Констанции было тридцать лет, когда она вышла замуж за Генриха, и сорок два, когда она родила своего единственного ребенка. Опасаясь сомнений в своей беременности и законности ребенка, она соорудила палатку на рыночной площади Иези (близ Анконы); там, на глазах у всех, она родила мальчика, которому суждено было стать самой яркой фигурой кульминационного средневекового века. В его жилах слилась кровь норманнских королей Италии с кровью императоров Германии Гогенштауфенов.

Ему было четыре года, когда в Палермо он был коронован королем Сицилии (1198). Его отец умер годом ранее, а мать — годом позже. В своем завещании она просила папу Иннокентия III взять на себя опеку, воспитание и политическую защиту ее сына, предлагая ему взамен хорошее жалованье, а также регентство и возобновленный сюзеренитет Сицилии. Он с радостью согласился и использовал свое положение, чтобы положить конец союзу Сицилии с Германией, которого только что добился отец Фридриха; папы обоснованно опасались империи, которая должна была охватить папские государства со всех сторон и фактически лишить папство свободы и господства. Иннокентий позаботился об образовании Фридриха, но поддержал Оттона IV в борьбе за германский трон. Фредерик рос в пренебрежении, иногда в нищете, так что сострадательным жителям Палермо приходилось иногда приносить королевскому гамину еду.26 Ему позволяли свободно бегать по улицам и рынкам полиглотской столицы и выбирать себе соратников, где ему заблагорассудится. Он не получил систематического образования, но его жадный ум усваивал все, что он слышал или видел; позже мир будет удивляться масштабам и деталям его знаний. В те времена и на тех путях он овладел арабским и греческим языками, а также некоторыми иудейскими преданиями. Он познакомился с разными народами, одеждой, обычаями и вероисповеданием, так и не утратив юношеской привычки к терпимости. Он прочел много томов по истории. Он стал хорошим наездником и фехтовальщиком, любителем лошадей и охоты. Он был невысокого роста, но крепкого телосложения, с «честным и любезным лицом».27 и длинными, рыжими, вьющимися волосами; умный, положительный и гордый. В двенадцать лет он сместил заместителя регента Иннокентия