Сказки - Наталья Кодрянская

скорбных монашеских глаз, лились слезы. А на монастырском дворе, вымощенном серым булыжником, будто павлин расстелил свой семицветный хвост и затмевал самое небо.

Не помнит Захар как ночь пришла и как заснул он.

На заре с заалевших небес будто посыпались звезды: загудели в Лавре колокола.

Поднялся Захар, хотел лапотки надеть, ан их нет. Шарил Захар по всем углам, у странников и богомольцев расспрашивал, да лапотков и след простыл. Вздохнул Захар, вслух уста не посмели сказать в святом месте, что думал: не иначе, конечно, лапотки кто-то из богомольцев ночью стащил!

Развязал он суму, вынул старые свои потрепанные лапти, и вот чудеса! куда ногу ни поставит, так она и стоит, вся блажь вон вышла. Обрадовался Захар, видя в том руку Божью, и отправился к заутрене. Теперь он как все люди, никто не осудит и не подымут на смех.

Поставил, как обещал, толстую свечу перед Нерукотворным Спасом, а своему святому, праведному Захарию, свечку потоньше. И долго кланялся перед образами, просил для себя и своих всякого благополучия. А когда слов больше не стало, повторял про себя Верую.

И когда так, крестясь, отдавался только молитве, вдруг вспомнил о своих украденных лапотках, и слово «украденные» прозвучало через Верую. И стал глядеть по сторонам на других молящихся и сам себя поймал, что ищет он вора, и в этом все его любопытство… И снова, глядя на Спаса, старался собрать свою душу, но лапотки застилали ему глаза и никаких молитвенных слов не было.

Перед обедней Захар исповедывался у старца. Старец Иоанн, прозорливец и рассудительный, обет Захара помогать в пути страждущим похвалил, а о лапотках украденных сказал:

— Ищешь вора, да ты сам-то кто? ты и есть вор!

Захар на эти прямые слова как бы очнулся, и ему стало стыдно и за свой ропот и за свое осуждение. Но старец его ободрил:

— Разные бывают грехи, но всякая вина оттруждается! — и благословил его в путь, — а лапотки, — и старец сказал это так, как с детьми говорят, — к тебе воротятся.

Повеселел Захар, кротко простился с богомольцами и пошел, но не домой, а в мир: вернется домой, когда отыщет лапотки.

Дни сменялись ночами, зима летом, а он все шел. И кого только в беде ни повстречает, всякому поможет. Но помощи своей не замечал, все мысли его о лапотках: вернутся, значит оттрудил, а раз не возвращаются, значит надо еще трудиться.

Идет он раз ночью. Густой лес. И сквозь листву ослепительный свет. Прямо на свет и пошел. Выходит на поляну, все сияет вокруг. Сидит на пеньке луна, на ногах у нее вместо лаптей две серые совки крыльями трепыхают, а в руках у нее веретено, тонкая пряжа. И столько напряла, что раскинулась пряжа, и на деревьях, и на кустах и на поле полыхает.

Спрашивает он луну:

— Не видала ли ты, ясная, моих лапотков?

— Как же, видела, — отвечает луна, — давеча проходили: идут рядышком, нога в ногу. Да чтобы догнать их, тебе супротив трех полных дней три ночи лишних надо.

И дает ему в руку серебряный клубок, а в другую золотой ларец.

— Бросай клубок перед собой, и не будет тебе ни гор, ни рек, ни леса на твоем пути. А ларец только в крайней нужде открой.

Слышит Захар луну, а за ее голосом другой голос тихо на ухо:

— Не бери. Не по тебе. Еще не пришел срок. Далеко не уйдешь. Иди своим путем.

Не послушал Захар, кинул наземь клубок и провалился в пропасть. Стоит на дне, выбраться по скользким скатам не может. И видит, у его ног золотой ларец блестит. Вспомнил слова луны, чего уж крайней нужда! Поднял он ларец, открыл, а в ларце лунный слиток. Не вынес Захар яркого света и ослеп.

И слезы потекли из его погасших глаз.

— Каюсь, Господи, поспешил, хотел без труда лапотки достать, поделом мне. Только не допусти слепому окончить свой век!

И чувствует, как земля под ногами пухнет и становится все выше да выше, как на дрожжах подымается. А пропасти как и не было, сравнялась с остальной землей.

Поднял Захар свою палку, что обронил, и тихонько побрел.

И весь мир ему по другому представился: слышит он, о чем говорит земля, зверей понимает, и чуток к свисту змей.

— Вот только что шел я зрячим, — раздумывает Захар, — и никто мне не мог сказать про мои лапти, а теперь будто даже слышу, как под их шагом гудит земля, вот где-то близко тут.

И он пустился догонять. И вдруг лоб в лоб стукнулся с прохожим. А тот человек принялся ругательски ругать его, да в сердцах еще и по роже смазал:

— Не видишь, на слепого полез!

— Откуда мне видеть твое счастье, — отвечает Захар, — когда я сам слепой!

Разминулись странники.

И тот прохожий раздумался: что за чудак попался, слепоту за счастье принимает, не простой, видно. И сердце у него отошло. И уж назад идет, нагнал Захара:

— Прости, — говорит, — добрый человек, сослепу тебя стукнул.

— Ну что там, — смеется Захар, — подживет.

— Да все-таки неладно, — сказал странник, — к святым местам иду. И не метил ведь, а угодил, поди, прямо в глаз: вот оно, наше темное счастье!

Идет Захар мимо дуба, как окликнул его ворон.

Приостановился Захар, склонил голову набок, прислушался.

— Лапоточки твои, — говорит ворон, — только что тут проходили, спешат на небо взобраться. Да только ночь нынче воронья, черная. — И учит Захара: — прямо иди, а как услышишь шум воды, остановись: их путь через речку, у речки все и выспросишь.

Поблагодарил Захар ворона, и дальше пошел.

Захар не дьячок, знал он Богородицу, Отче, Достойно, а тут все псалмы поет, откуда что взялось, и что за слова! И голосом не мастер, а как выводит, и по разному, на гласы.

Так под песнопения и не заметил, как у речки очутился.

А речка тихо воды льет и луне рябое личико омывает.

Отпил Захар водицы и спрашивает:

Не видала ли ты, серебряная, моих лапотков?

— Как же, видела, — говорит река, — что-то малость приутихли: вброд переходя, замочили себе подошву. Теперь их след легче найти будет.

Шарит Захар рукой по траве, влажные следы лаптей ищет. И стал пробираться.

Совсем рассвело, как очутился Захар у малого оврага; сучями да листьями прикрыт. И слышит как на дне оврага лапотки друг с другом разговаривают.

— Уж немного нам осталось мучиться. Завтра в ночь на Алексея, человека