Сказки - Наталья Кодрянская

На нем не было живого места. Весь расцарапан, до костей избитый, он безропотно сносил все муки, веруя, что простит Господь и спасет родившуюся из ангельских слез деревушку — даст всем душу! Еще и в последний раз рванул ангела ветер, будто хотел подкинуть его до самого неба. И отдав ему все свои силы, затих.

Из синих глаз ангела ручьями текла кровь.

И сквозь кровавую пелену вдруг он увидел, как небо из черного стало золотым. И синекрылые ангелы, небесные звонари, спускаются к нему на землю, а в руках у ангелов колокол.

Скрутившая ангела веревка сама собой развязалась и упала к его ногам. Он весь преобразился. Лицо его снова бело и чисто. Праздничные ризы блестели на нем. С другими синекрылыми ангелами подвесил он колокол. И ударил. И от удара ангела дрогнула земля, покачнулись избы, и покатился колокольный звон, благовествуя. Весь народ высыпал на улицу, славя Христово Рождество. У всех была душа. И деревянный ослик ожил. У него выросла настоящая гривка. И ослик поспешил в пустыню к уже не чаявшему его увидеть старцу.

Оглядев в последний раз деревушку, ангел с легким сердцем покинул землю.

ЛАПОТКИ

— Довольно, — говорит, — я в своей жизни себе да людям служил, хочу теперь послужить Господу Богу.

Да так завертелся за домашней работой, и сам того не заметил, как на землю по утрам стал ложиться иней, а солнце за облака все чаще пряталось.

Сложил Захар в мешок кой-какого белья на смену, сунул походную баклажку, да вдруг спохватился, лаптей-то у него нет! Правда, что есть, да больно худые. Пошел к зятю одолжаться.

— Ладно, коли так, — говорит ему зять, — только мне недосуг, пойди сам в чулан, да новых-то не бери, все равно тебе помирать скоро.

А у Захара то-ли обида взыграла на зятево слово, то-ли просто лукавый попутал, только как он увидел новые лапти, не удержался: взял один новенький липовый лапоть, а другой, видно совесть руку толкнула, поплоше, кленовый, обношенный. Сунул в суму, и на двор. Выдрал из плетня суковатую палку двурогую, чтобы удобнее было подпираясь идти.

А перед тем как с домом проститься, сошел Захар в овражек неподалеку за гумном и долго молился, просил у Господа Бога на путь истинный его направить, и обет дал, что кого в пути ни повстречает, всякому поможет.

Идет Захар по лесу и видит, будто куст по дороге ему навстречу движется, приседает да ушами прядет; а потом в сторонку при дороге, и стал.

— Что за притча? — удивился Захар, и скорее к кусту. Подошел поближе: куст как куст, а в середке раненый заяц лежит. Пожалел Захар зайца. Тоже, думает, Божья тварь. Вытащил у зайца из ноги все двадцать семь дробинок, из баклажки свежей водицы подал испить, оторвал от рубахи кусок, обвязал хорошенько рану. И тут же под кустом возле зайца спать улегся. Да видно, за ночь полегчало зайцу, и когда Захар проснулся, зайца и след простыл.

По тропинкам малохоженым шел Захар, хотел путь скоротать.

Когда припекало солнце, земля еще крепко пахла дурманными травами, прыгали на тропках убогими калеками кузнечики, да не высоко, не на аршин, как летом, а так, шаркали больше по земле ослабевшими задними ножками.

В поредевшем воздухе кружились желтые бабочки с черной вдовьей каемкой на крыльях. На пустых полях вразброд стояли золотые деревца, и точно такими же золотыми кущами на небе горели облака. По дороге чернел лес, краснела рябина. В полдень грелись на солнце ужи, и не верилось, что теплой поре последние дни.

Так зима и застала его в пути, не рассчитал Захар. А зимой кто ходит, разве неволей гонят. И пришлось зазимовать. Лесник приютил в сторожке.

А как малая птичка трясогузка прилетела из-за моря, вскрыла своим беспокойным хвостиком реки и озера, лед зеленой горой вздулся, а по лесу прокатилась звонкая песня малиновки — сломил Захар свежую палку, и дальше в путь.

На дороге нагнал Захар других богомольцев. Обул свои новые лапти и пошел. Легко, хорошо идти артелью, и дорогу не чувствуешь, ноги сами несут.

Да вдруг, словно кто подменил его: и чего-чего только Захар ногами не выкручивает, то один лапоть больно о другой бьет, то так побегут ноги врозь, и не соберешь. Просто срам на людях. Не понять, разве что пьяный человек. Крестили старухи свои широко зевающие галочьи рты, укоризненно поглядывая на Захара, а странники товарищи только отплевывались. И как ни божился Захар, что ни капельки во рту с Троицы не было, не верили. И как на грех, ноги опять вдруг пойдут отплясывать, а при этом лицо самое разнесчастное сделается: слезы по щекам текут, а ног остановить не может.

Захар не вытерпел, стал на Бога роптать, жалуется:

— И за что, — говорит, — Господи, дурь такую мне в ноги послал? Не для того ли иду, чтобы Тебе послужить, свечу перед образом Спаса поставить?

И не слышит за своей жалобой Захар, как лапотки меж собой спорят. Липовый лапоток говорит: — Я, липа, земле больше радости принесла. — А кленовый только за собой и славу и честь видеть желает. И весь путь у них перекоры да потасовка. И никому невдомек, что дело совсем не в Захаровых ногах, и сваливать все на ноги — далеко не уйдешь. И не то стоит Захар, не то идет.

Запела птицей, звенит кузнечиками земля. Как зелена и нежна мурава и каким глубоким голубым простором открылась даль!

Спешат богомольцы попасть в Киево-Печерскую лавру к Светлой Заутрене, один Захар, из-за лапотков своих, поотстал. И только па красную горку на Фоминой поспел в Киев.

Шел по монастырскому саду Захар на цыпочках, словно по райскому саду, всему радуясь, а в сердце росло умиление. И сквозь слезы, как через серебряное сито, он все видел. И казалось ему, Богородица улыбается белыми цветами яблони. Лужайка, цветы, все сияет вокруг. А по дорожке шли в черных клобуках, колебля длинными рукавами-крыльями, черные птицы-монахини и не сворачивали на поворотах, прямо на небо поднимаются: собирались там черными тучками, и на землю, из