Сокровенный Афон - Горбов

— Вот, совсем недавно поставил! — с довольной улыбкой сказал схимник, распахивая перед нами дверцу сарайчика. В полутьме, среди пыли и мусора, словно жемчужина внутри грязной раковины, белел, поблескивая глянцевыми боками, фаянсовый унитаз. Мы застыли в изумлении. Звонко расхохотавшись, по-видимому, удовлетворенный произведенным впечатлением, схимник повел нас обратно.

Мы поднялись за ним наверх, в застекленное со всех сторон квадратное помещение, которое приметили еще из-за ограды. Как оказалось, это и была «капитанская рубка», служившая ему рабочим кабинетом и, одновременно, приемной для гостей. Посередине стеклянного куба шириной около 2,5 метров стояли кое-как сколоченный стол и две скамьи. Все остальное пространство, начиная от пола, было завалено старыми газетами, журналами и пачками брошюр, которые отшельник писал против экуменизма и нового календарного стиля.

— А вот в этой книжечке, — весело улыбаясь, он показал нам голубенькую брошюру, — мое собственное толкование Апокалипсиса в применении к современности. Видите, вот тут, на обложке, моя фотография с птичкой на руке. Да-да, птички меня совсем не боятся. Я их кормлю с руки.

Худенький невысокий отшельник с морщинистым личиком снова залился тонким нервным смехом. Затем он резко повернулся и щелкнул выключателем, свисающим с потолка на жестком проводе. Над столом ярко зажглась маленькая галогеновая лампочка, похожая на автомобильную.

— Работает от солнечной батареи. Света вполне достаточно. Даже ночью могу писать, — пояснил он.

Усадив нас на лавку, отшельник достал из-под стола синюю пластмассовую лейку с очень длинным носиком и три небольших, когда-то прозрачных стаканчика. Судя по всему, их никто и никогда не мыл. Благодаря этому стаканчики приобрели подозрительную матовость с грязновато-серым оттенком. Прежде чем разлить воду, схимник заботливо дунул в каждый из них. Вместе с пылью ему в лицо вылетели сухие мушиные крылышки. Затем он вытащил из-под лавки большую картонную коробку с рахат-лукумом:

— Угощайтесь! Лукум, кстати, — моего собственного изготовления. А я пока схожу надену схиму и крест.

Мы знали, конечно, что брезгливость — не лучшее качество, особенно для христианина, но заложенная с детства привычка к чистоте пересилила. Наши мамы чуть ли не с младенчества постоянно учили нас мыть руки и посуду, а потому, воспользовавшись отсутствием схимника, мы хорошенько вымыли стаканчики той водой, которую он в них налил. Остатки вылили под кустики помидоров, помня, как здесь берегут воду.

Пока мы дегустировали самодельный лукум, вернулся хозяин, держа в руке высокий посох с металлическим набалдашником. На отшельнике красовалась экзотического вида схима без куколя. Вся она была вышита ярко-желтыми и пурпурными нитками, которые смотрелись необычайно эффектно на черном фоне материи. Схима от этого казалась очень праздничной и совсем не походила на атрибут сурового облачения аскета. Наше недоумение усиливал кособоко висящий поверх схимы крест, усыпанный разноцветными каменьями. Его рваная позолоченная цепочка, неумело скрученная проволокой, создавала жалкое впечатление «остатков былой роскоши». Вид у схимника был, конечно, несколько странный, но, к счастью, ни единой мысли осуждения или неприязни у нас не возникало. Даже наоборот. Его детская непосредственность и доброта вызывали у нас искреннюю симпатию. Отшельник был к нам очень ласков, гостеприимен, и мы решили, что он, возможно, немного юродствует.

— Здесь, на Каруле, еще в 50-х годах было много отшельников из России, — сказал он. — Я много с ними общался и выучился русскому. Впрочем, нам, славянам, это не так уж сложно. Я даже знаю несколько русских песен. Хотите спою? Только… — схимник на секунду замолчал, — у меня в последние годы голос что-то сильно изменился. Стал звучать почему-то слишком высоко, почти фальцетом.

Не дожидаясь ответа на свой вопрос, неестественно тонким мальчишеским голоском схимник затянул: «Степь да степь кругом, путь далек лежит…» Почему-то нам стало ужасно неловко, и мы, опустив глаза, молча уставились в пол. Пропев пару куплетов, он неожиданно спросил:

— А у вас есть с собою фотоаппарат?

Я пошарил в своей полосатой шерстяной торбочке и извлек из нее футляр с «мыльницей».

— О-о, прекрасно! Тогда сфотографируйте меня в схиме. Только не забудьте потом прислать фотографии. Они мне нужны для подарков. Я раздаю их своим духовным детям.

Отшельник вытянулся в струнку и замер вполоборота к камере, крепко сжав в руке свой посох. Величественной позой и устремленным куда-то вверх орлиным взором он почему-то вызвал в памяти образ Ивана Грозного. Несколько раз ослепительно сверкнула вспышка.

О кознях бесовских

— Отче, а давно ли вы подвизаетесь на Афоне? — спросил я отшельника, укладывая «мыльницу» обратно в сумку.

— С юности мечтал я о монашеской жизни, читал книги о древних аскетах. Пытался им подражать еще мальчишкой. На Афон приехал, когда мне было около двадцати. Вначале жил в одном из афонских монастырей. В схиму меня постригли в Карее, а затем старцы благословили на отшельничество. Тут у меня, кстати, сохранилась фотокарточка, — схимник порылся в бумагах и вытянул большую пожелтевшую фотографию. — Вот, сделана сразу после моего пострига. А на Каруле я уже 40 лет.

— Наверное, много бесовских нападений пришлось вам испытать?

— Еще бы! Они и сейчас нередко заявляются сюда видимым образом. Но все же чаще действуют незаметно: расслабляют тело, борют сном и ленью, возбуждают блудные ощущения, внушают бурю помыслов, отвлекающих от молитвы; воют, кричат, пугают. В общем, борьба здесь, на скалах Карули, идет нешуточная.

— Ну, а как вы отбиваетесь?

— Да вот, например, однажды почувствовал я к вечеру недомогание. Слабость какая-то, весь потом покрылся. С чего бы это, думаю? Решил сходить к отцу Феодору. У него, знаю, был градусник. Хотел посмотреть, есть ли температура? Еле-еле сползал туда и обратно. На градуснике 39,8. Ну, думаю, не проведешь! А голова тем временем гудит. Чувствую: правило молитвенное выполнить не смогу. Что делать? Наступает ночь, но мне ни полунощницу, ни утреню, ни литургию никак не отслужить: мозги ватные, почти ничего не соображаю. Вышел на воздух. Луна светит ярко, все вокруг отчетливо видно. И давай я через силу обломки камней со всех сторон таскать. Руки-ноги дрожат, пот — градом, а я из этих камней стенку складываю, чтобы склон у тропинки не осыпался. Всю ночь работал. А к утру пришел в келью, умылся — и тут только вспомнил, что когда начинал работу, едва ногами двигал. Всю ночь во время работы молился Пречистой, а к концу позабыл даже, что был болен.

— Ну, а если на самом деле болезнь какая-нибудь нападет, — поинтересовался отец дьякон, — как вы лечитесь?