Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Шарля Бодлера. 200 лет со дня рождения - Коллектив авторов

укоризну?

О предках моих спой мне, ласточка, песню,

О павших в боях за отчизну!

Скажи мне, что теплятся древние всходы,

Моим орошенные потом;

И я расцветал на свободе когда-то,

Но вяну и гибну под гнетом.

Скажи мне, родная, о чем тебе тайно

Шептали кусты полевые?

О том ли, что грезят, раскинувшись лесом,

Шуметь, как стволы вековые?

А братья мои, что в слезах засевали,

Колосья срезают ли с пеньем?

Будь крылья, и я б полетел любоваться

Миндаля и пальмы цветеньем!

Но здесь не могу, в этом крае печальном,

Как ты, петь в весеннюю рань я,

Лишь горестный плач от меня ты услышишь,

Лишь траурный вопль и стенанья.

И что мне поведать тебе, дорогая,

В предутренний час у порога?

Что муки мои и несчастья все те же,

Лишь стало их больше намного?

Вернись же обратно к отрогам скалистым,

Лети же к пустыням и зною!

Ведь если жилище мое не покинешь –

Рыдать будешь вместе со мною.

Но нет в бесконечных слезах утешенья,

И сердце они не излечат;

Так много страданий, что взоры тускнеют

И прежние искры не мечут.

Нет сил больше плакать, иссякли надежды,

Конца нет тоске и унынью…

Привет тебе, ласточка! Пой, дорогая!

Ликуй под весеннею синью!

Слеза

Не сгинуть слезе моей тяжкой – мы с нею

Всегда неразлучны. Слезу ту скрываю

Я в недрах души, и храню, и лелею,

И в муках рожденья из глаз изливаю.

Один я, один этой ночью бессонной

К их черствым сердцам со словами укора;

Страдаю от боли, шепчу исступленно:

«Народ погибающий, племя позора…»

И дни, и недели, слезу очищая,

Скоблю ее в сердце до слоя седьмого;

И высохшим сердце мое оставляя,

Слеза моя кровью пролиться готова.

И эту слезу исторгаю я в муке,

Увидев весь срам глухоты их постылой:

Проклятие вам, ибо есть у вас руки

И можете с горем помериться силой!

Верны мои слезы, сам Бог это знает:

Весь сгусток страданья те слезы вместили;

И с каждой слезой, что из глаз вытекает,

Частицу души хороню я в могиле.

Но есть у меня и слеза роковая,

Зачатая гневом, рожденная в боли;

Не спит и не дремлет она, разрывая

Отчаяньем душу: «Где помощь?! Доколе?!»

Как гной на костях, в моем прячется теле,

Как тайный мой грех, не дает мне покоя;

Смущает мой день, гонит сон от постели,

Как смертная тень – всюду рядом со мною.

И все же я верю: пророк еще встанет!

Он землю слезою великой омоет.

И громом рыданье небесное грянет,

И мир содрогнется и в ужасе взвоет!

Провидец, беги!

И сказал Амасия Амосу: «Провидец, беги!»

(Амос. 7:12)

«Беги!» – Бежать я не обучен.

Иду, как вол, со стадом вместе.

Мой голос груб, язык не звучен,

И не годится он для лести.

То грех не мой, что сил не стало,

Что опустился молот гнева:

Кователь не нашел металла,

Попал топор в гнилое древо.

И потому роптать не стану!

Уйду, ремень стянув потуже.

Вернусь к стадам, в рассвет туманный,

Не побоюсь жары и стужи.

И дол увижу, полный песен,

И будут рощи мне желанны;

А вы – вы только тлен и плесень,

И разметут вас ураганы!

Емшан[4]

Коль падает беркут в долину, крылом

Вершину горы задевая,

Не кинется разве несчетным числом

В ущелье родное, в скалистый пролом

Воронья крикливая стая?

Коль барс грозно мчится, рыча на бегу

И путь преграждая добыче,

Род волчий, устроивший пир на лугу,

Не бросится ль прочь, оставляя врагу

Куски уже пойманной дичи?

Как беркут, Владимир пронзил небосклон,

Как барс, вольной степью промчался;

Сырчан, половецкий царевич, на Дон

Бежал – и в горах, у абхазских племен,

Отрок, брат его, оказался.

Сырчан в плавнях Дона, как рыба, затих,

Но звона мечей вожделеет.

Он утром коней объезжает степных,

Днем птиц поражает, зверей полевых,

А ночью план мести лелеет.

У славных абхазов царем стал Отрок.

Он время проводит в веселье:

Пьет сладкие вина, охотится впрок,

Гарем его полон, сатрапы у ног,

И пляски, и пир, и похмелье.

И минули дни, пробежали года –

Все так же Сырчан осторожен.

Вдруг весть разнеслась: закатилась звезда

Владимира-князя – уже никогда

Не вытащит меч он из ножен.

Услышал Сырчан, и верблюдов, и скот

Повел он к днепровским порогам,

К курганам князей половецких, и вот

Пустая равнина глазам предстает,

А брат – за кавказским отрогом.

Гонцов он к Отроку послал, и они

С таким возвратились ответом:

– Охоте в горах посвящает он дни,

А ночи – пирам – и, о хан, не вини! –

Абхазянкам полуодетым.

И Ора призвал, песнопевца, Сырчан:

– Так скажешь Отроку: «Без страха,

О брат, поднимись, снаряди караван

И в степь возвращайся, в отеческий стан,

Ведь нету уже Мономаха».

И если ответит на это Отрок:

«Милее, чем зовы Сырчана,

Мне край благодатный, простертый у ног»,

Спой песню и брось ему этот пучок

Травы