Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

А. Б. Гольденвейзер — выдающийся пианист, друг и единомышленник Л. Н. Толстого

Суровые слова Толстого в адрес светской литературы, в том числе и Пушкина: «…пища — не скажу дурная, но не существенная» (25; 526) — прозвучали в 1884 г. в работе «Речь о народных изданиях». В ней содержалось программное обоснование издательства «Посредник», ядром которого должны были стать выпуски произведений мудрецов мира, лучшие образцы фольклорного творчества, религиозных и художественные текстов, по духу близкие к народной литературе. По мере становления издательского дела «Посредника» русская литература заняла в нем достойное место. Ушла в прошлое резкость толстовских оценок в её адрес. Они наполнились объективным смыслом.

— Если бы меня спросили, — вопрошал Толстой в разговоре о русских писателях с А. Б. Гольденвейзером (1901), — кого из русских писателей я считаю наиболее значительными, я назвал бы: Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Герцена, которого наши либералы забыли, Достоевского, которого они совсем не считают. Ну, а затем: Грибоедова, Островского, Тютчева. Из произведений Гоголя Л. Н. совсем не любит «Тараса Бульбу». Очень высоко ставит: «Ревизор», «Мертвые души», «Шинель», «Коляску» («игрушечка — шедевр»), «Невский проспект». У Пушкина считает неудачным произведением «Бориса Годунова».

Характерно, что, перечисляя этих своих избранных, Л. Н. заметил:

— О себе я не говорю, не мне судить о своем значении[85].

Прибавим к этому списку имена Лескова, Салтыкова-Щедрина, Тургенева, Чехова, к которым Толстой относился в разные периоды жизни по-разному, но художественный талант которых признавал и ценил.

В поздний период творчества Толстой поставил важную задачу перед собой как художником — создание произведений для народа, которые выражали бы его духовную сущность и в то же время способствовали бы развитию культуры чтения.

Проблемы, поставленные Толстым, необычайно актуальны сегодня — в век умышленного духовного растления целых поколений, пропаганды уродливых вкусов, торжества дьявольской злобы. Литературные вкусы подавляющего большинства — от детей до старцев, — говоря словами Пушкина, «грубо площадны». Человечество втянуто в бесконечную «мыльную оперу», его элита бравирует эпатажным авангардизмом. «Занимательность» совсем иного толка завладела людьми. Гончаров на ста страницах описал сон Обломова, но так это сделал, что читатель чувствует живую душу героя. У сегодняшних поколений душа спит, над всем властвуют инстинкты тела. Этакий новый тип животного, даже не растительного, прозябания. Овцы без пастырей…

«Паситесь, мирные народы!

Вас не разбудит чести клич.

К чему стадам дары свободы?

Их должно резать или стричь.

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич» (П., 2, 160).

Все выше обозначенные проблемы были близки и понятны Пушкину. Собственно, он был первым, кто сформулировал их и дал им такую интерпретацию, которая стала основой духовных исканий для русских писателей ХIХ — ХХI веков.

Пушкин предложил подлинную демократизацию искусства — через реформу языка, вторжение народного самосознания в книжную литературу, через установку на простоту, ясность и доступность формы, через отражение глубинных смыслов народной жизни, пророчески-просветительскую деятельность творца, носителя свободного духа и Божественного глагола.

Непосредственно участвуя в становлении общественного мнения и настоящей литературы, Пушкин видел все за и против этого сложного и болезненного явления в начале своего столетия.

«Действительно, нужно сознаться, — откровенно писал он Петру Чаадаеву 19 октября 1836 г., — что наша общественная жизнь — грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству — поистине могут привести в отчаяние» (П., 10, 875–876).

В этом же письме содержались слова, которые и по сей день могут служить примером истинно гражданской позиции:

«…но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал» (П., 10, 875).

Взвешенность пушкинского отношения к России, глубинный, не имеющий ничего общего с национальной исключительностью патриотизм, подлинная образованность, а главное, христианская духовность — вот что лежало в основе взглядов поэта на набирающую силу российскую цивилизацию. Он не мог не видеть её «младенческого» состояния и потому относился к ней как отец к ребенку — радовался ее успехам, ее первым великим шагам, ее взлетам и падениям.

«Мы, — писал он за год до смерти, — не принадлежим к числу подобострастных поклонников нашего века; но должны признаться, что науки сделали шаг вперед. Умствования великих европейских мыслителей не были тщетны и для нас. Теория наук освободилась от эмпиризма, возымела вид более общий, оказала более стремления к единству» (П., 7, 407).

Размышляя о «звании любителя отечественной литературы», Пушкин всецело стал на её защиту:

«Успехи нашей словесности всегда радовали моё сердце, и я не мог без негодования слышать в нынешних журналах нападки, столь же безумные, как и несправедливые, на произведения писателей, делающих честь не только России, но и всему человечеству, и вообще на состояние просвещения в любезнейшем нашем отечестве» (П., 7, 68).

Защищая русскую литературу, Пушкин вступил в спор с Н. В. Гоголем, заявившим, что «в последнее время заметно было в публике равнодушие к поэзии»:

«И где подметили вы это равнодушие? Скорее можно укорить наших поэтов в бездействии, нежели публику в охлаждении» (П., 7, 482).

Просмотр писем, заметок, дневников Пушкина дает возможность понять, как с каждым годом вместе с ним набирали силу русская словесность, русская критика и журналистика, но главное — возрастало значение писателя в обществе, сам он начинал ощущать себя свободной личностью, способной противостоять власти и толпе обывателей.

«Нападения на писателя и оправдания, коим подают они повод, — писал Пушкин, — суть важный шаг к гласности прений о действиях так называемых общественных лиц (hommes publics), к одному из главнейших условий высоко образованных обществ. В сем отношении и писатели, справедливо заслуживающие презрение наше, ругатели и клеветники, приносят истинную пользу: мало-помалу образуется и уважение к личной чести гражданина и возрастает могущество общего мнения, на котором в просвещенном народе основана чистота его нравов. Таким образом, дружина ученых и писателей, какого б рода они ни были, всегда впереди во всех набегах просвещения, на всех приступах образованности» (П., 7, 197–198).

«Просвещенный народ», «чистота нравов». Для Пушкина, а потом и для Толстого эти понятия всегда неразрывны. Это не значит, что два русских гения идеализировали народ. Оба глубоко заглянули в «бездны» его души, увидев в ней и оковы тьмы, и