Среди призраков. Рассуждение об эпохе метавселенной и генеративного искусственного интеллекта - Эрик Саден

token) или «невзаимозаменяемые токены»[122], то есть цифровые объекты с закрепленным за ними единственным владельцем. Это «одежда» (далее каждое слово можно брать в кавычки), обувь, аксессуары, косметика, стрижки – в общем, появляется громадный рынок индустрии красоты, работающей через аватары. Не симулякр, выдающий себя за нечто реальное, а сугубая визуальность, которая становится самым что ни на есть живым средоточием нашей реальности в разных ее проявлениях. Процесс очерчивания собственных границ утратил внешний характер: образ действий теперь обусловлен призрачным обликом. Таким образом, призрачному, – как символически, так и фактически, – удается вытеснить телесное присутствие, которое в итоге сводится к обесцененному или анахроничному онтологическому состоянию. То ли жизнь становится все более бесплотной, то ли смерть бродит среди этого подобия жизни. Новый экзистенциальный статус, предполагающий, что если средства позволяют, надо всегда представать в лучшем виде либо на публике уподоблять собственные черты своим фантазиям. В глубинах этой призрачно-цифровой бездны мы участвуем в рабочих совещаниях, присутствуем на занятиях, бываем в чужих квартирах, ходим на концерты, в кафе, общаемся с самыми разными живыми мертвецами. Скоро мы будем также сталкиваться с «людьми» на «улице» или в других «местах», никогда не зная точно, соответствуют ли действительности их черты, пол и возраст, или это полная иллюзия. Совсем скоро чат-бот, научившийся идеально повторять наши интонации, в подходящий момент заговорит вместо нас, следуя алгоритмам принятия решений или каким-нибудь командам, которые ему передают.

Призраки, изначально обитавшие в айфоне и указывавшие нам путь к лучшему через повседневность, теперь, пятнадцать лет спустя, представляют собой не просто его составляющую, быстро ставшую интегральной, – изменилась сама их природа. Ныне они не только несут нам истину, невзирая на обстоятельства, но и прорисовывают содержание окружающего нас мира, все чаще выступают от нашего имени, денно и нощно открывают нам дороги к счастью. Наступила эпоха призрачного технолиберализма, и она задает тон каждому нашему вздоху, относит наши чувства и мысли к тем разновидностям бытия, которым положено быть наименее популярными, учитывая, что с позиции индустрии они неприбыльны, да еще заставляют нас – на свой страх и риск – идти навстречу испытаниям реальностью. Сегодня мы, возможно, уже предчувствуем, что, прощаясь с телесным, прощаясь с возможностями нашего сознания, мы запрограммированно прощаемся с жизненными порывами, которые нами движут, и пускаем на порог коварную смерть. А коль скоро в этой зомбической жизни смерть гнездится в каждом углу, то нормальным оказывается и то, что мертвецы, которых больше нет с нами, могут затеряться среди нас – на равных правах – и перейти в нашу категорию живых мертвецов. Сегодня кажется, что с этими мертвецами, давно отправившимися на вечный покой, вполне можно, – да что там, обычное дело, – поддерживать связь в самых разных формах, обеспеченных системами на основе искусственного интеллекта и чат-ботами. Почти открытое свидетельство того, что когда мы найдем промышленные способы для неизбывного присутствия смерти в человеческой жизни, то вместе с этим всюду начнется сущая вакханалия – вакханалия смерти.

Алгоритмическая некромантия

Все, что нужно, чтобы родился новый лучезарный мир, у нас тогда было. Берлинская стена рухнула; Фрэнсис Фукуяма и дух времени не оставляли сомнений: вот он, конец Истории[123]. Хватит событиям развиваться по линии фронта Восток – Запад. Пора оставить диалектику в пыльных анналах людских деяний и идей. Пробил час – конец всему негативному. На побережье Тихого океана, – словно на крайнем западе планисферы, на аванпостах раскрепощенного неолиберализма, – на земле, богатой уникальными научно-техническими традициями, усеянной миллионами университетов, движимой культурой предпринимательства, в основе которой – риск, и населенной высокообразованными, нередко выдающимися людьми, открылась потрясающая перспектива – перспектива возможного, когда все возможное возможно. Можно мгновенно связаться друг с другом, почти даром, будучи на разных континентах, получить доступ к безбрежному морю текстов, изображений, музыки, можно постоянно упрощать повседневную жизнь. На фоне грандиозных фейерверков, тут и там под всеобщее ликование возвещавших о наступлении нового тысячелетия, запустился нескончаемый парад инноваций для освоения этого эльдорадо возможного.

Если на первом десятилетии XXI века лежит отпечаток идеологии, которую мы могли бы назвать «технологически всегда возможное», то следующее, оставшись в прежнем русле, повернется совсем новой стороной: все, что во тьме веков было из области невозможного, считаем впредь осуществимым. Такой ход мысли предполагает достижимость условий, при которых люди избавятся от любых ограничений, до сих пор признававшихся естественными и непреодолимыми, – и зависеть это будет от технико-экономического чуда: искусственного интеллекта. Впервые в истории все поверили, будто наше представление о человеке – в извечном понимании как о бренном, несовершенном существе – неверно, либо мы просто ленимся раскрыть глаза. Пришло время решать совсем другие задачи, а все, что нам присуще, пусть отправляется в утиль. Это уже не либидо-капиталистическая логика, выраженная в девизе Nothing is Impossible («Нет ничего невозможного»), кредо изменилось: Impossible isn’t Relevant Anymore («Невозможное больше не значимо») – и тут уже вопросы к психиатрам. Ведь такой подход отрицает реальное, но именно внутри этого реального формирует соответствующий взгляд на вещи.

«Возможное» отсылало к тому, что представлялось осуществимым; «невозможное» предлагает считать возможным все немыслимое, неслыханное, недостижимое. Словно самые безумные идеи, если вложить в них деньги и правильно оформить, стали воплощаемыми. Именно в этом ключе подлежит осмыслению развитие пресловутых «цифровых инноваций», набиравшее все более бешеный темп в 2010-х годах, вскружившее голову всей планете и отразившееся на самом духе времени. Дошло до того, что все самое непостижимое или, точнее сказать, все самое противоестественное стало предметом не только осмысления, но и инициативы, как и сопутствующего дискурса – будто из параллельной вселенной. Самый яркий тому пример – идеи трансгуманизма, которые тогда оказались вдруг на виду, а его поборники начали трубить во все трубы о том, что мы живем в благословенную эпоху, ведь она сулит нам скорую победу над смертью. Под тот же буйный восторг, совершенно беспочвенный, появились системы, предназначенные для регулярных «бесед» с усопшими, – так зародилась алгоритмическая некромантия.

На первом этапе поднялась волна бредовых заявлений в духе «сенсация!» – по правде говоря, просто смешных, – суливших нам бессмертие: дескать, наш мозг должен перекочевать в кремниевые чипы, которые внедрят в титановых роботов. Как правило, это повторялось без какого-либо критического осмысления, по всему миру пресса пестрела громкими заголовками. Сегодня мы начинаем задаваться вопросом: то, что тогда все, открыв рот, слушали этот бред, – не есть ли еще одна, на этот раз более умеренная, разновидность коллективного помешательства либо совершенно поразительной наивности? Еще одно сопутствующее направление было подсвечено не так ярко, но все равно отличалось экстравагантностью: это разговоры с