Лехаим! - Виталий Мелик-Карамов

– Не Финкельштейн, а Баймурадов, – поправил его старый друг.

Он что-то шепнул верблюду, тот, подогнув ноги, улегся на землю. Маленький Фима тем не менее не без труда вылез из некоего подобия седла. Освободившись от всадника, верблюд гордо встал.

Фима обнялся с Моней.

– Мой друг детства… Э… – начал Моня, представляя лжеказаха своему круглому спутнику.

– …Баймурад Мурадович Баймурадов, – после заминки друга закончил Фима.

– Знакомься, Ефим, генерал-лейтенант инженерных войск… Из головы все вылетело из-за этого, прости господи, казаха, – смутился Моня. – Как вас сейчас зовут?

– Михайловский Михаил Михайлович, – сам представился попутчик и пожал руку Фиме.

– К водородной бомбе, что взорвали год назад, вы, как и Моисей, тоже имеете отношение?

Фима закатил глаза. Генерал-лейтенант отечески улыбнулся:

– Баймурад Мурадович, мы работаем в другом направлении.

– Да знаю я, что вы ракетчики. Тоже мне дело… – Фима смачно сплюнул и попал в верблюда. Недоуменный верблюд, не ожидавший такого оскорбления, ответил тем же, окатив пеной, как из огнетушителя, генерала инженерных войск.

– Пошли ко мне, посидим, заодно и помоемся, – и Фима бодро зашагал в сторону ближайшей юрты.

Когда троица устроилась на паласах, расстеленных на ровном дощатом полу, Фима крикнул в раскрытый полог, за которым, как на картине, в почти черной раме стен юрты уходила за горизонт степь с бесконечным на ней небом:

– Дарига! Чай давай!

В юрту вошла, не поднимая глаз, молодая женщина с подносом, уставленным пиалами. Мальчишка-казах лет десяти, пыхтя, тащил за ней кипящий самовар.

Фима разлил чай и, мечтательно глядя на пейзаж, открывшийся в проеме двери, произнес:

– Лучше, чем это место, вам для ракетной площадки не найти.

Переодетый в национальную одежду генерал тут же уронил пиалу с чаем на голую ногу, торчащую из-под полы выданного казахского халата. Моня вновь закатил глаза.

– Ты, Фима, извини, как тебя там? Буран Султанович…

– Баймурад Мурадович, – строго поправил Фима.

– Ну Баймурад Мурадович, все одно, как был поцем, так им и остался. Ты сперва подумай, а потом говори. А лучше вообще молчи – за умного сойдешь…

– Моня, да я уже два месяца знаю, что ты готовишь предложения для комиссии по выбору будущего космодрома.

Генерал стал хлопать себя по заднице, пытаясь нащупать кобуру. То ли он решил застрелиться, то ли пристрелить Фиму.

Молодой сопровождающий, до этого с интересом разглядывавший подносящую еду Даригу, враз окаменел.

– Выдохнуть! – приказал ему Ефим Мурадович. – Шагом марш к товарищам, нечего со старшими по званию за одним столом сидеть! Распустились совсем!

– Есть, – шепотом ответил сопровождающий. – Можно, товарищ генерал-лейтенант, я на выходе постою?

– Иди, Коля, поешь, – ласково посоветовал генерал, так и не найдя на привычном месте пистолета. – А вы информированный товарищ! – обратился он к Фиме.

– Прямая связь с Москвой! – и он откинул ковер, закрывавший какие-то вещи у стены юрты. Под ковром горел зеленый глазок рации.

– Так что я вам хочу сказать: все, что вы смотрели в Поволжье, под Архангельском, все это дрек[23]. Тут малонаселенный район, место называется Богатая долина, по-ихнему Байконур. Рядом город Кызыл и железная дорога Москва – Ташкент. Но самое главное – место, наиболее приближенное к экватору, и здесь достаточно питьевой воды… Вот чай сейчас из нее пьем, бешбармак едим…

– Тоже из нее, – ехидно вставил Моня.

– Нет, товарищ Левинсон, бешбармак из барана.

Тихо сидевший у открытой рации мальчик вдруг, пустив соплю, захохотал.

– А что, толково, – теперь Михаил Михайлович пытался полой халата закрыть обожженную ляжку.

– Ты, Фима, помнишь, какое сегодня число? – Моня решил поменять тему.

– Ты это к чему?

– Так сегодня восемнадцатое! Наш день рождения. Сегодня нам с тобой шестьдесят два года стукнуло!

– Коля! – неожиданно скомандовал генерал.

– Слушаю! – ответил снаружи никуда не ушедший верный сопровождающий.

– Коньяк принеси!

– Обойдемся. Дарига, – смягчился Фима, – поесть служивому вынеси…

Он снова откинул ковер и достал бутылку армянского коньяка. Потом вторую.

– Да, годы… – задумался Моня. – А как у тебя с медициной?

– Моня, у нас в Кызыле столько высланных евреев, что можно открыть или филиал Большого, или вторую Кремлевку. Три врача есть, три друга – Сахно, Брюхно и Дыхно. Во всех областях спецы, даже в гинекологии. Такой класс, что даже заболеть чем-то хочется… Но пока еще здоровы. Короче, лехаим!

Степь уже начала темнеть. Фима снова откинул ковер. Генерал полулежал, раскинувшись, явив миру бесконечные черные сатиновые трусы и майку цвета промокашки. Он пытался запеть «Степь да степь кругом», но сбивался и смущенно улыбался, разводя руками. А потом мирно уснул. Верный Коля понес его в машину.

– Что ты здесь делаешь, Фима? – наконец спросил Моня.

Фима вновь откинул ковер и начал доставать холсты с непонятной живописью. Яркие цветные пятна наползали друг на друга.

– Я теперь художник, Моисей! Свободный художник!

– Финкельштейн! Ты же коммунист, как ты мог превратиться в абстракциониста?

Эпизод 29

Июль 1957 года

Москва. Лубянка. Кабинет председателя КГБ СССР И. А. Серова

Это тот самый кабинет, в котором Фиму в середине тридцатых принимал Генрих Ягода. Те же панели из мореного дуба на стенах, та же лампа на письменном столе, те же «французские» шторы, только другие телефоны и портрет на противоположной от письменного стола стене не Сталина, а Хрущева. Зато портрет Дзержинского над столом тот же. И так же сквозь опущенные шторы ночь угадывается по отсутствию шума на улице за редким шорохом одиноких машин. Никаких людских звуков тоже не слышно, хотя окна за шторами открыты.

Кресло председателя за огромным письменным столом было свободно. Иван Александрович Серов – единственный в помещении в военной форме с погонами генерала армии – сидел во главе длинного стола для совещаний. Все остальные заседавшие, а их собралось человек двадцать, были в гражданских костюмах. Двумя рядами они расселись по всей длине стола, где единственным украшением были графины с водой и стаканы на блюде.

– Товарищи, – обратился к сослуживцам глава самого таинственного ведомства в СССР, – я собрал вас, руководителей направлений, по очень серьезному поводу. Речь идет об операции, которую наше ведомство ведет уже почти сорок лет. Точнее, с мая двадцатого года. Операцию начинал сотрудник ЧК Ефим Финкельштейн, почти всем вам он знаком по прежней работе. Полковник в отставке Финкельштейн не может принять участие в нашем совещании, он на излечении в ведомственном санатории в… – Генерал Серов открыл папку, достал заготовленный документ и с трудом прочел: – В Бильгя. Прости господи, что за название?! – И дальше с трудом, но сумел выговорить: – Азербайджанской ССР.

Выдохнув, генерал приказал:

– Полковник, продолжайте! – И добавил: – Полковник Жемочкин, последний руководитель этой операции.

Из самого дальнего конца стола, рядом с пустующим в торце стулом, поднялся незаметный человек и блеклым голосом начал зачитывать документ.

– Сегодня днем в адресное бюро номер девять, это будка на площади у Большого театра, обратился иностранный гражданин с просьбой определить адрес жителя Москвы Левинсона Моисея Соломоновича, 1892 года рождения. Поскольку гражданин Левинсон обладатель сверхсекретной информации, к тому же задействован в контрразведывательном мероприятии, шифр такой-то, номер такой-то, от 5 мая 1920 года, то по инструкции сотрудница адресного стола при проверке данной фамилии попросила иностранца зайти завтра, записав его данные, – Леви Соломон, 1921 года рождения. Есть основания считать, что господин Леви, скорее всего, сын находящегося у нас в разработке объекта. Накануне прихода Красной армии в Баку гражданин Левинсон, будучи доверенным лицом владельца нефтепромыслов гражданина Швеции Альфреда Нобеля, имея право распоряжаться имуществом Нобеля, сумел выгодно продать активы компании «Нобель и сыновья». Поскольку перевод столь значительных средств ввиду наступления Красной армии был невозможен, есть все основания полагать, что многомиллионные активы, а сейчас в пересчете это сотни миллионов долларов, каким-то образом остались