На линии огня - Валентин Георгиевич Сержантов

Учились в одном аэроклубе. Поступали в одно летное училище. Вместе мечтали. Но порознь подошли к мечте. Я сидела в самолете и думала, что на месте Василия мог бы быть Борис. Пилот Борис Бахтин. И вспомнила газетные вырезки о полетах космонавтов в семейном альбоме Бахтиных и слова близнецов: «Папа строит для нас ракету».

У меня к Борису много вопросов накопилось за эти годы, ответить на некоторые теперь уже не смогут ни фотографии, ни блокноты, ни он сам…

П. Попович

ЗДРАВСТВУЙ, МАГНИТКА!

ЗАПИСКИ ЛЕТЧИКА-КОСМОНАВТА

Давно пришло приглашение из Магнитогорска, но никак не выберу времени — срочные командировки. Наконец, 13 сентября 1965 года генерал Н. П. Каманин сказал:

— Собирайтесь в Магнитогорск.

15-го я был в дороге. Когда наш самолет развернулся над Магнитогорским аэродромом, я попросил летчика разрешить мне самому посадить машину: поле-то знакомое.

Вот под крылом Магнитка — многотрубный город-корабль, плывущий по красным увалам холмов. Здесь впервые увидел, как плавится металл, впервые ощутил пресноватый запах железа, впервые испытал неповторимо-тревожное чувство причастности к большому городу, к его людям.

Первыми моими знакомыми оказались известные всему городу люди — семья знаменитого магнитогорского металлурга Грязнова, чье имя носит одна из улиц города. Грязнов прославился сталеварским трудом в предвоенные годы, потом ушел на фронт и пал смертью героя. В поселке Крылова остались его жена Клавдия Ефимовна и приемная дочь Галя. Когда мы с Лешей появились в техникуме, измотанные дорогой, в видавших виды фуфайках, у общежития встретила нас молодая женщина и как-то по-домашнему предложила:

— Пошли, мальчики, покормлю.

Мы покорно пошли за тетей Клавой. Посадила она нас на кухне. Горячие пельмени, хлопотливый говорок хозяйки, убаюкивающее тиканье часов — все так напоминало родительский очаг, что Лешка, забывшись, неожиданно обратился к Клавдии Ефимовне:

— Ма, сколько времени?

Клавдия Ефимовна улыбнулась, взглянула на старинные часы с гулким боем:

— Одиннадцать, сынок, — подтянула гирьку и заглянула в соседнюю комнату: — Хотите, сейчас у вас будет сестренка? Галя, а Галя! Познакомься.

Из комнаты вышла светлая девушка с тугими, как яблоки, щеками. Познакомились. Лешка пошел в разведку:

— Мне кажется, вы любите песни.

— И песни, и вообще музыку.

— Может, сыграешь что-нибудь? — вмешалась Клавдия Ефимовна.

Галя повела нас в соседнюю комнату. Там стояло черное, лакированное пианино. Присела. Маленькие пухлые пальцы побежали по клавишам. О, как она играла! Для меня это был первый урок классической музыки. Галя играла Чайковского. Мне чудилось, что я слышу что-то свое, давно выношенное, когда-то услышанное, но только сейчас выплеснувшееся из самой души.

Потом мы с Лешей почти каждое воскресенье спешили на домашние Галкины концерты. К нам присоединился Борька Клачков из восемнадцатой группы, такой же любитель музыки и песен. Ходили пешком через дамбу в поселок Крылова. Возвращались поздно вечером с жаркими спорами об услышанной музыке.

В общежитии я подружился с коренастым пареньком — Мишкой Юдиным. Учился он уже на третьем курсе, но это дружбе не мешало. Мы с Михаилом гоняли футбол, ходили на танцы, пели в хоре. Мечтали махнуть куда-нибудь на Север, чтобы почувствовать настоящую романтику. Как-то шли с Банного озера, Мишка дал волю фантазии:

— Представь, на острове Сердце-не-Камень (оказывается, есть такой остров в Ледовитом океане) мы строим громаднейший комбинат…

— Какой именно? — попытался уточнить я.

— Допустим, металлургический.

— А откуда руда в океане?

— Не в том дело, — сердился Мишка. — Главное, мы строим что-то грандиозное. И первый колышек на острове забиваем мы с тобой.

Я согласился: да, это здорово — поставить первый колышек.

Такой колышек нам довелось застолбить.

Стояла поздняя уральская осень, с ее холодными дождями и ранними утренниками. В окрестных колхозах спешили убрать картошку, но людей не хватало. Горком комсомола снарядил на уборку комсомольские бригады из студентов и старшеклассников. Мы с Юдиным оказались в одной бригаде. Работали в отдаленном колхозе, поля которого растянуты на десятки километров. Чтобы не тратить времени на переезд, решили обосноваться в поле. Разбили палатки. Говорю Мишке:

— Считай, ты забил колышек на острове Сердце-не-Камень.

Да, сердце — не камень. Хлынули такие затяжные дожди с ветрами и снегом, что в наших палатках невозможно было согреться. А тут еще однажды почему-то не привезли обед. Зароптали некоторые студентики, стали собирать пожитки:

— Хватит! Домой.

И тут выскочил из палатки Юдин. Всклокоченный, позеленевший от холода и ярости, замахал кулаками:

— Хлюпики! Это же дезертирство! А если бы вас на остров строить гигант? А?

Ребята не поняли, о каком острове говорил Мишка, но уразумели главное — стыдно драпать в такое неподходящее, трудное время.

Никто не уехал.

Иного склада характера другой Мишка, также мой техникумовский приятель, однокурсник Синицкий. Этот тоже человек конкретного дела, но тихий, уравновешенный, не любящий распространяться о высоких устремлениях. Молча делает свое дело и этим сильнее слова действует на ребят.

Мы с ним учимся в одной группе, практикуемся у одного мастера Емельяна Ивановича Лепихина, работающего на мебельной фабрике. Лепихин чем-то походит на белоцерковского Пахомыча — та же мастеровая хватка, та же преданность профессии. Дорожит маркой своих изделий. Просто не умеет делать плохие вещи. Добропорядочность не позволяет.

На днях принес в цех стул, поставил, как экспонат, на стол и поманил пальцем молоденького столяра:

— Вот купил в мебельном. Твоя работа?

— Кто же его знает? — повел плечом долговязый паренек.

Мастер перевернул стул, ткнул стамеской в какую-то надпись:

— Твои каракули?

— Да, я расписался. А что, нельзя?

— Почему нельзя? Это даже хорошо — сразу видно, чья работа. Но только вот за такую халтуру стыдно даже расписываться. Халтура! — повторил мастер, дернул за ножку стула, и на пол посыпались палочки.

Таким, в расстроенных чувствах, мы редко видели Емельяна Ивановича. Человек он покладистый, душевный, любит природу, садовничает. Частенько приглашает нас домой, показывает свои диковинные яблони с полукилограммовыми плодами, а хозяйка Екатерина Ивановна угощает пышками с вареньем.

Захотелось и мне похвалиться своим узинским садом. Поехал в июле в отпуск и привез чемодан краснобоких «украинок». Яблоки понравились Емельяну Ивановичу, ел и нахваливал.

— Ну, а семена пустим в дело, — сказал мастер. — Посадим и вырастим украинские яблоки.

Посадил. Семена дали ростки.

Есть у Емельяна Ивановича еще одна страсть — резьба по дереву. Вся квартира украшена древесными узорами, пейзажами, портретами. Этим искусством увлекаются и дети Лепихина. Древесная картина «Перекуем мечи на орала» удостоена диплома первой степени. Пытаюсь и я пробовать свои силы в резьбе — ничего не получается.

— Главная твоя беда, — говорит Емельян Иванович, — торопливость. Спешишь побыстрее закруглиться. А тут нужно терпение.

Не знаю, может, и терпения недостает, но главное, видимо, заключается в том, что у меня начисто отсутствуют наклонности художника, которыми