Третий Рим. 500 лет русской имперской идеи - Илья Сергеевич Вевюрко

предостережениям старца Филофея и деятельно занялись исправлением нравов и всего церковного чина, который, как мы неоднократно уже отмечали, не отделялся от общества, но был самим древнерусским «обществом» в истинном смысле слова, то есть выходящей за пределы сословных специализаций формой объединения людей и их предельной совместной ответственности. Именно в этот момент порыва к обновлению, – который на западном научном языке зовется реформой, неудобопонятным для русского человека словом, в принципе способным обозначать у нас что угодно, – Русь постиг раскол, надломив русский мир в его церковной основе.

О причинах раскола историки дискутируют по сей день, то сводя их к личным взаимоотношениям реформаторов, то стремясь найти глобальные закономерности. Вообще история состоит из нескольких наложенных друг на друга планов, от самых общих до самых частных, так что углубляться в детали можно до бесконечности. Мы примем к рассмотрению наиболее общий уровень. Раскол, как известно, начался с исправления книг и некоторых обрядов, при котором столкнулись две точки зрения, согласно которым приоритет должен был быть отдан русской или же, наоборот, греческой традиции. Причины этого столкновения не являются тривиальными, если принять во внимание то, что в 1654 году на запрос Никона послание константинопольского патриарха, подкрепленное подписью двадцати четырех греческих епископов, отвечало следующее: «Не следует думать, будто извращается наша православная вера, если кто-нибудь имеет чинопоследование, несколько отличающееся в вещах несущественных и не в членах веры, если только в главном и важном сохраняется согласие с кафолическою Церковью». Очевидно, что греки, сыгравшие небезупречную роль во всем последующем, не только не могли «устроить» русский раскол без воли самой Руси, завися от нее в материальном отношении, но и далеко не стремились этого делать. Да и какая им была выгода в том, чтобы треснуло в своем основании здание той державы, которая давала им надежду на освобождение из-под власти иноверцев? Фанатиками обряда, как видно из приведенной выше цитаты, греки тоже не были. Таким образом, раскол, при пожаре которого, как известно, смогли потом нагреть руки разного рода иностранные авантюристы, по природе своей был чисто русским событием.

При современном взгляде на события тех десятилетий неподготовленный разум поражает несоответствие между предметом спора и размахом страстей – анафем, сожжений, самосожжений, подпольного сопротивления, восстаний, слухов о пришествии антихриста. В XIX веке было принято находить причины в «невежестве» раскольников (такова была позиция официальной церковной историографии), либо русских людей допетровской эпохи вообще, причем это невежество могло казаться в чем-то и романтическим, связываться с первобытной простотой нравов и силой характера. Нечувствие разницы между догматом и каноном, аналогичное нечувствию ее между догматом и обрядом, Пушкин остроумно выставил в диалоге патриарха с игуменом, относящемся еще к эпохе Смуты, но выражающем, как полагал писатель, древнерусскую простоту, которая выразилась потом в расколе:

Патриарх

Этака ересь! буду царем на Москве!.. Поймать, поймать врагоугодника, да и сослать в Соловецкий на вечное покаяние. Ведь это ересь, отец игумен?

Игумен

Ересь, святый владыка, сущая ересь.

(«Борис Годунов»)

Сейчас уже вряд ли кто-то из мало-мальски интересовавшихся историей раскола думает, что все было так просто. Хотя действительно, обе стороны преднамеренно, с целью обвинения друг друга, находили в обрядах избыточный догматический смысл и «уличали» свою крещеную братию в ересях, это было связано, во всяком случае, далеко не с первобытностью нравов, и с исторической точки зрения даже глубоко противоречило тому, что мы могли бы счесть христианской первобытностью. Процитированное выше послание из Константинополя не позволяет усомниться в том, что греки видели различие между догматом, то есть существенными положениями веры, и обрядом; а со стороны русских в этом не позволяет усомниться «Вопрошание Кирика», новгородский канонический памятник еще XII века, где святитель Нифонт Новгородский (сам грек) и другие архиереи отвечают на канонические вопросы в таком духе:

«О том монастыре, где крест воздвигают [на праздник Воздвиженья]. В русском монастыре воздвигает поп-чернец, не игумен, а в греческом монастыре – игумен».

Вот слышали мы, что над кутьей, принесенной за упокой, должно быть две зажженные свечи, или четыре, а за здравие – пять или три. А Клим молвил – сколько хотят, и за здравие, и за упокой.

Это я написал не для того, [чтобы указать,] как в точности творить все это, но чтобы понимали [примерно], если вдруг что таковое пригодится.

Если поп служит в воскресенье, и опять будет служить во вторник – можно ли ему совокупиться с женой? Рассмотрев, владыка сказал, что если он молод и трудно дается воздержание, то не воспрещать. Если же удержится – это лучше. Но не следует запрещать силой, это больший грех.

Если ради детей женщины ворожат что-либо, когда они болеют, или несут к волхвам, а не к попу на молитву – то [отлучать от причастия на] 6 недель, или 3, если будут молоды».

Заметим (это пригодится нам напоследок), что в «Вопрошаниях» нет ни одной апелляции к светским властям, а между тем суждения епископов, держащиеся на одном духовном авторитете, так величавы в своей рассудительности, как и подобало суждениям имеющих власть «вязать и решить». Также стоит обратить внимание на то, что в них нет никакого страха перед магией, который охватит и местами даже парализует европейское (и отчасти, хотя в намного меньшей степени, русское) общество начала Нового времени. Знаменитые «Поучения» святителя Серапиона Владимирского (XIII век) вообще относят сожжения колдунов и следственные действия в их отношении к неизжитым языческим суевериям. Сказанное не означает, что попытку колдовать не считали греховной: именно сила злых чар перед благодатью Христовой рассматривалась как ничтожная и потому не пугала, на обращение же народа к волхвам снисходительно смотрели как на невежество. Нет в этих древнерусских памятниках и того, что мы называем «обрядоверием», хотя присутствует, несомненно, уважение к порядку и осмысленности священнодействий.

«Старое предание». Старообрядческая рукопись, XIX век

Итак, раскол не был столкновением «древнего» с чем-то «новым», но столь же архаичным по своему буквализму, как это «древнее». Напротив, сам буквализм был относительно нов для Руси. Хотя в предшествующие века уже случались тревожные события в этом роде: осужден был за книжную справу преподобный Максим Грек, потом преподобный Дионисий Радонежский – за то, что в своих исправлениях удалил из формулы водоосвящения «освяти воду Духом Твоим Святым и огнем» слова «и огнем», не найдя их в более ранних рукописях. Эти и другие справщики впоследствии, по разбирательстве, были оправданы; но показательно, что как исправления, так и обвинения не являлись необходимыми, ошибки будто выискивались