Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

Моя надежда согреться и снять шубу не оправдалась. У дверей, где я сидела, было холодно; от дверей сильно дуло. На пол мне не хотелось садиться; да и лучшие, теплые места были заняты. А сидеть на полу около дверей еще хуже, чем на стуле. И я сидела, не меняя позы и не шевелясь, до тех пор, пока не стало светать. Молодые армянки умолкли и заснули, положив головы друг другу на колени.

Первый раз в жизни мне некому положить головы хотя бы так, как эти женщины… Я чувствую страшное одиночество и заброшенность. Почему я одна, ночью, среди незнакомых людей, которые даже не интересуются, кто я такая?! Почему я вошла в их дом! Я здесь одна! Всем чужая! Те молодые женщины разговаривали и плакали о своем горе. Но чужое горе их не интересует? Им нет дела до меня, хоть умри я тут, на этом стуле! До их сердца не достучишься. Они даже не повернули головы, когда я вошла в комнату! Точно меня и нет здесь. Скорее бы рассветало! Все было бы легче.

Вот! Бросила дом, уют, комфорт и сижу у чужой двери, как нищая, никому не нужная и всем чужая. Слезы текут по моим щекам. Ваня! Родной мой! Где ты! Нет больше сил сдерживать слезы! И я рыдаю, зажимая рукой рот, чтобы не вырвались громкие рыдания… Долго я плакала, но облегчение не приходило. Казалось мне, что что-то непоправимое, ужасное произошло в моей жизни… И никогда я не вернусь больше к той, прежней жизни, которую оставила сама добровольно, в которой я жила с любимым мужем. Сейчас я так сильно, так остро чувствую, что потеряла его навсегда! Я одинока среди людей, ради которых я бросила все, и сижу среди них совершенно ненужная им.

Господи, да что случилось! Почему мне так тяжело?! Жив ли ты, родной мой? Зачем я уехала оттуда! Там бы я скорее узнала все! А здесь люди спят так беззаботно в эту страшную ночь…

Вон, кажется, светает… Теперь я уже ясно вижу спящих женщин! Видно, им жить легче: поплакали и теперь вон как крепко спят. Встанут, будут есть жирный плов, может быть, еще поплачут при встрече с родственницей или подругой…

Тихо открыв дверь, из соседней комнаты вошел мужчина. Он взял почти потухший мангал и вышел. Через несколько минут вернулся, неся мангал, полный горячих углей. Бесшумно поставил его на прежнее место и так же тихо вышел, затворив за собой дверь…

Вот! Заботится, чтобы спящим не было холодно! Чуть свет встал, разжег угли и, когда они разгорелись, насыпал их в мангал, чтобы поддерживать ровное тепло в комнате…

Светло! Слава богу, день! Кончилась эта страшная ночь!.. Кто-то пробует открыть дверь, около которой я сижу. Видно, как повернулась ручка, и дверь тихо стала открываться больше и больше… И вдруг открылась широко, и какой-то солдат, вытянув шею, заглянул в комнату. Потом шагнул внутрь и, закрыв дверь, смотрит на меня…

– Барыня! Так вы и не спали! И не раздевались? Так все время и сидели на этом стуле? Ах он – «соленая душа»!! – Это был Гайдамакин.

– Тише, тише! Видишь, женщины спят.

– Так ведь он мне сказал, что вам есть постель у этого «хорошего армянина»!

– Кто тебе сказал это?

– Да наш санитар, который устроил вас здесь. Мы уехали в другой двор, недалеко отсюда. Я думал, что вы спите, а вы еще хуже нас, всю ночь просидели на стуле!..

– Ну так что, все-таки в комнате сидела, а не на дворе! А где вы спали?

– Да! Ну и народ! Мы ездили, ездили – никто не пущает, хоть замерзай на улице! Лошади устали и тоже замерзли! Стучимся к одному, дом, видать, маленький, но двор большой: «Пусти покормить лошадей!» – говорим мы через окно. А он, должно, с кровати кричит нам: «Нету места! Все занято…» Тут мы вспомнили нашего барина! Он бы ему показал, как все занято! А мы уж просто из сил выбились! Хоть ложись прямо на снег посреди улицы. Этот, что вас сюда завел, санитар, говорит: «Ах, он, с… с…! Врет он, что у него все занято! Ломай ворота! Не погибать же нам тут!» Ну, мы открыли ворота. А во дворе-то пусто! Ни одной подводы! Заехали. Лошадей распрягли. Под навес поставили. Видим, конюшня! Открыли дверь. Тепло! Лошадь стоит, в другом углу корова… Ну, мы выгнали и лошадь, и корову; принесли сена – под навесом его было много – и легли… Ничего! Выспались хорошо!

– А что, хозяин не скандалил?

– Куда там! И не показывается… Я пойду в гостиницу и потребую для вас комнату. Скажу, что для старшего врача санитарного транспорта. Дадут!.. У них половина гостиницы отведена для военных. А мы ведь военные!..

– Хорошо, иди.

Гайдамакин ушел. Часы в соседней комнате пробили восемь. Армянки стали просыпаться. Первой проснулась толстая старуха, спавшая на тахте. Она разбудила тех трех женщин, которые спали около ее тахты. Все они сразу заговорили, показывая на других спящих. Лица у всех были распухшие и помятые…

– Барыня, идемте! Достал комнату, – входя, сказал Гайдамакин.

– Где? В гостинице дали?

– Как не дадут! Я пришел и говорю: комнату для старшего врача, доктора Семина! Хозяин моментально бросился кверху, а через минуту вернулся и говорит:

– Скажи доктору, что та же самая комната приготовлена для него, где он жил раньше.

– Ну, хорошо. Бери чемоданчик. Но я хочу поблагодарить хозяина и заплатить ему за ночлег…

– Да какой это ночлег – всю ночь просидели у дверей на стуле! – сердито говорит Гайдамакин.

Мы вышли на двор. День был ясный, солнечный, но такой же морозный, как и вчера.

– Ты ничего не слышал нового там, в гостинице?..

– Слышал! Говорят, что турки заняли станцию НовоСелим. Да мы это и без них лучше знаем, что турки заняли станцию. А нового ничего сказать не могут…

Улицы, по которым мы шли, были совершенно пусты; мороз такой, что трудно было дышать. Хорошо, что мы скоро пришли в гостиницу. В гостинице за конторкой стоял толстый армянин. Я подошла к нему и попросила:

– Покажите мне мою комнату.

– Комнат свободных нету.

– Как нет?! Час тому назад вы сказали, что комната для доктора Семина готова!

– Мы для доктора Семина и держим комнату.

– Я – жена доктора. Его пока нет здесь, но он скоро приедет, а пока я буду жить