Традиции & Авангард. №3 (6) 2020 - Литературно-художественный журнал

Алекс взорвался и заорал: да нету ее больше, слышишь, мразь?! Убили, убили, убили Нину! Ее больше нет! Да ты! Кто ты такая, чтобы я терся о твою жопу, сука? Ты понимаешь или нет?! Ее убили, мразь. Ты просто дырка, рваная вонючая дыра, понимаешь, кто ты?!

Алекс вскочил с кровати, схватил Леру за волосы, потащил ее в кухню. Лера брыкалась, била ногами по полу, но вырваться не могла. Она лишь визжала сквозь слезы: вот такой ты христианин, да? Вот так вот? Давай, потрись об меня, потрись, потрись, потрись! Хочу настоящего тебя, хочу подлинного, хочу духовности, хочу-у-у-у… И правильно, что эту тварь убили, туда ей и дорога. Скользкая и грязная тропа.

Алекс обезумел. Перевернул Леру головой вверх, наступил ей на горло. Потрись, а потом души, прошу тебя, прокряхтела она. Ага, сейчас, выдавил Алекс и страшно улыбнулся.

Лера быстро угасла, как и не было ее. Алекс наклонился к самому ее лицу. Ласковым движением убрал волосы с ее лба.

…Прошептал: и я найду его. Убийца Нины будет найден.

Воспоминания Нины № 5

«Я нашла место, где живет дед Жавю, по фотографии: они с Алексом на фото вместе, смеются, высунув языки, сзади дерево, а на нем приколочен синий бык – знак одной туристической группы. Я нашла их главного. Он рассказал мне, где то место. Искала ровно неделю. Его дом стоит почти что в лесу, на окраине села, название которого я не помню.

Дверь не была заперта, и я вошла в дом. Уже вечерело, накрапывал дождик.

В доме деда Жавю было жутковато. Я позвала его, крикнув просто – дед. Два раза. Никто не отвечал, лишь что-то зашуршало под кроватью, которую я еле различала. Я медленно подошла ближе. С кровати свисало покрывало. Казалось, оно покачивается, но ветра не было.

Из-под кровати определенно доносились звуки – что-то царапалось там и шуршало. Я осторожно заглянула туда – там что-то шевельнулось. В темноте я не могла понять – кто там. Тело двигалось, будто качнули неваляшку – туда-сюда, взад-вперед. Это был дед Жавю. Что он делал там – один, в темноте, под кроватью?

Мне уже не было страшно. Но его голос заставил меня вздрогнуть. Он попросил отвертку. Я машинально стала искать ее. Она лежала рядом. Протянула ему под кровать. Он взял. Из-под кровати снова заскрипело. Он стал расспрашивать, зачем пришла, чего хочу. Я рассказала, что Алекс пропал, что не выходит на связь уже три месяца. Дед перебил, попросил гаечный ключ. Я пошарила рукой по полу, нашла. Отдала ему, а он вернул мне отвертку. Снова заскрипело под кроватью. Он все расспрашивал, как давно мы знакомы, хорошо ли нам вместе, сколько раз в неделю у нас скачки и не хотим ли мы совместного ребенка. Я рассказала про Маринку… Он извинился.

Сама не знаю, с чего вдруг, но я перескочила на рассказ о своем детстве. Тот эпизод, когда я впервые попала в детский театр. Я так хорошо помню те моменты. У меня ничего не получалось. Я не могла сыграть ни Красную Шапочку, ни лисицу, ни Золушку. Преподаватель орала на меня, лицо ее сжималось, словно старая губка для мытья посуды, глаза светились иссиня-черным. Я рассказала, как она трясла меня за плечи, как однажды больно ударила между ног, обзывая бездарной тварью.

Дед Жавю вернул гаечный ключ и потребовал банку сгущенки. Она стояла в метре от меня. Я подала ему ее. Дед выкрикнул из-под кровати, чтобы я заткнулась, что он хочет и дальше общаться с моей матерью, а не со мной. Я не поняла, о чем это он. И снова перешла на рассказ о том, как живется нам с Алексом, о том, что он ушел и я не знаю, где он. Я перешла на крик, я плакала.

Сколько, сколько можно ждать его, искать его, звонить его отключенному телефону. Сколько можно так жить. Так нельзя жить. Он совсем слетел с болтов, кричала я. Он обезумел. Таких нельзя, нельзя, нельзя допускать к управлению государством. Он же вечно пропадает. Он проваливается куда-то. Он неуловим. Я кричала и била отверткой пол.

Дед Жавю чавкал под кроватью сгущенкой. Облизывал пальцы, причмокивал. И чем громче я кричала, тем громче он это делал. Шумно ел и противно посмеивался.

Я сама не заметила, как перешла на самые черные ругательства, покрывая злыми проклятиями самого деда Жавю. Вонючая подлая тварь. Злобный горбатый гном. Вяленый труп. Я то осознавала себя, то нет. Выключалась и включалась, будто тревожная лампочка. А дед возился под кроватью, жрал сгущенку, хохотал как пьяный домовой.

Вот так, мамочка, давай, говорил он сквозь смех. У меня вот мамки не было, один я, сирота, причитал. Я покатилась по полу – сама не знаю, как это случилось. Ударилась о стену, посыпалась штукатурка. Дура, ремонт будешь делать, крикнул дед из-под кровати. Оттуда выкатилась пустая банка, завертелась юлой в центре комнаты, облитая лунным светом. Что-то ударило в глаза – и снова тьма. Опять удар света – и тьма. Свет – и тьма. Я с ужасом осмотрела себя – я загоралась и гасла, загоралась и гасла.

И вдруг у меня в голове взорвалось: нельзя сравнивать себя с чем-то. Я же сказала – включалась и выключалась, словно тревожная лампочка. И стала ей, тут же стала лампочкой – тусклой, пыльной, с мухами и молью внутри.

Крик вдруг разорвал меня пополам. Пустая банка продолжала вертеться на полу. Это порождало такой грохот, словно огромный завод вдруг запустил все свои станки сразу.

Лохматый, грязный, заросший бородой дед Жавю выполз из-под кровати. Лицо его заливала кровь. В руке он держал длинный гвоздь – и с силой вонзал его себе то в одну, то в другую ноздрю. Черные сгустки падали к его ногам после каждого удара.

Гвоздь вонзается в ноздрю – и я загораюсь. Выходит из нее – я гасну.

Дед медленно приближался: страшный, безглазый, оплывший лицом. Старческая морда его таяла, плавилась, клоки бороды медленно тянулись вниз, словно обильные сопли, поросшие волосами. Он медленно и вязко произнес – воооот тааак, мааамоччкааа, всееегдааа прииияя-ятнооо теееебяяяя пооослуууушаааать.

Голова его расплавилась, стекала по худому телу и ногам вниз. Я стала включаться/выключаться все быстрее, мухи и моль