Этруски - Жан-Ноэль Робер

достигала сорока четырех лет. В целом можно утверждать, что средняя продолжительность жизни не должна была превосходить тридцать пять лет (не считая детской смертности), как в Риме в период Республики, так и в Этрурии. Некоторые демографы считают, что и эта цифра слишком завышена, и предпочитают говорить о двадцати пяти годах. В любом случае, это означает, что население Этрурии в целом было молодо (в Риме 36 % были моложе пятнадцати лет), и что лишь менее 10 % доживало до шестидесяти лет.

Эти различия, например, с нашей современной эпохой объясняют также и разницу между древним менталитетом и нашим. Многие не знали своего точного возраста, и это не имело для них никакой значимости, так как количество лет не было, как сегодня, критерием значительности человека. Большая часть населения почти не заботилась о старости, потому что каждый знал, что очень мало кто доживет до нее, а проблемы повседневной жизни просто не оставляли времени для подобных мыслей. Эта разница в мироощущении неизбежно отражалась и в отношении к смерти. Она занимала намного большее место в повседневной жизни, и древние были приучены с нею общаться. Они не боялись ее, как это делают наши современники. Но это не означало, что они были к ней безразличны.

Переходные обряды

Обряды занимали существенное место в религиозном мышлении древних. Они подчиняли время определенному ритму и отмечали этапы жизни людей, создавая условия их идентификации в общей эволюции города. Они позволяли им иметь ясное осознание своей интегрированности в общество. Для каждого отдельного человека были некоторые ключевые моменты его существования, которые определяли его личную эволюцию внутри общества. Обряды являлись также актами общественного признания. Таким образом, каждый должен был подчиняться навязанным правилам, в том числе в момент рождения, в момент, когда подросток входил в зрелый возраст, становясь активным и ответственным гражданином, потом сочетался браком и в самом конце, когда он умирал и получал последние почести от родственников по случаю своего ухода из жизни.

Об этрусских обрядах, отмечающих возрастной или биологический переход из одного состояния в другое, мы не знаем почти ничего, за исключением того, что касается похорон. Каким образом новорожденный признавался своим отцом и матерью? Нам это неизвестно. Обряд бракосочетания известен нам ненамного лучше. Одна колонна в городе Кьюзи показывает нам церемонию, которая напоминает обряд конфарреации (confarreatio)[42] у римских патрициев. В Риме это была единственная форма союза, имевшая официальный характер и практически нерасторжимая. Другие типы браков ограничивались обычным соглашением между двумя семьями (девушки признавались достигшими брачного возраста в двенадцать лет, юноши — в четырнадцать лет). Возможно, речь шла о чем-то подобном и в Этрурии.

О погребальном обряде этрусков мы знаем намного больше, по крайней мере, об обряде погребения представителей высших общественных слоев. Это связано с наличием соответствующих изображений в гробницах, обнаруженных археологами. Известно также, какое место в этих церемониях занимали игры и пиры. Несколько изображений на колоннах в Кьюзи дают нам дополнительную информацию на этот счет. Мы видим там, например, подготовку одежды, предназначенной для одевания покойника, перед тем как выставить его тело перед домом, в маленьком (очевидно, деревянном) здании, в окружении плакальщиц и скорбящих членов семьи. В другом месте можно увидеть мужа, готовящегося к тому, чтобы дать своей покойной жене поцелуй прощания. А еще в одном месте показана похоронная процессия: покойник лежит на повозке, а за ним следуют люди в соответствующих церемонии одеждах.

Деревянная повозка для похоронного обряда. VII в. до н. э.

В древние времена гробница, без сомнения, представляла собой в прямом смысле последнее убежище: умерший должен был продолжать там свое существование, и фрески предлагали ему те виды деятельности, которые занимали его в жизни (например, охота), смешивая символизм их значения с реализмом изображения. По мере развития веры в загробную жизнь фрески, а затем и скульптуры стали изображать символическое путешествие умершего в потусторонний мир, а также трогательные прощания, происходившие до того, как он закрывал за собой фатальную дверь, за которой его ждали таинственные сопровождающие вроде Харона или Тухулхи.

Самыми неизвестными обрядами (очень важными в древних обществах) для нас остаются обряды, связанные с инициацией и переходом в мир взрослых. Здесь нам не остается ничего, кроме как строить гипотезы. Именно эти обряды давали посвящение в новые граждане, но мы не располагаем никакими письменными документами по этому поводу. Впрочем, несколько свидетельств позволяет предположить значимость этих обрядов у тосканцев. Многие изображения, дошедшие до нас, показывают сцены, смысл которых остается для нас скрытым. Мы видим, например, ритуальное омовение ребенка. Это Марис, который имеет два прозвища: когда он еще не вошел в ванну (Marishalna), и когда он из нее уже вышел (Marisisminθians). Идет ли здесь речь о боге Марсе? Идентификация очень сложна. Возможно, ритуальное омовение связано с обрядом приобщения и предназначено для придания мужества или неуязвимости, о чем часто говорят греческие мифы. В средиземноморских мифах купание в морской воде придает магическое могущество, символизируемое дельфином, который якобы носит «кожу жизни», что означает власть и продолжительность жизни вплоть до бессмертия. Мир моря (mare, maris) ассоциируется с образом самца (mas, maris), а ритуальная ванна — с водным ритуалом «дельфинного» крещения.

Ритмические танцы и спортивные игры (особенно бег) во время обряда инициации напоминают греческие обряды (Гомер их описывает в «Илиаде», XVIII, 590–606), которые заканчивались браком, как свидетельством действительного вхождения в общество. В ту пору молодые люди из аристократических семей принадлежали к двум братствам — Дактилей и Куретов, которые были известны в Италии и в Этрурии. Надо отметить, что в значительной части фресок в этрусских гробницах изображен мир молодости. Без сомнения, молодые люди, состязавшиеся во время спортивных поединков, большей частью принадлежали к аристократическим ассоциациям. Подтверждением тому служит фриз сосуда, найденного в Тральятелле. Здесь можно увидеть человека, ведущего дикого козла, изображение лодки и козла, две сцены, показывающие любовные шалости влюбленной пары, а также различные сцены мифологического характера. Это что-то типа лабиринта, откуда выходят семь воинов со щитами, которые, похоже, танцуют (или бегут?), а также два вооруженных всадника, но без шлемов. Внутри лабиринта читается слово «TRVIA», которое надо ассоциировать не с Троей, а с латинскими глаголами amptruare и redamptruare, использовавшимися для описания движений танца вооруженных салиев[43]. Если лабиринт наводит на мысли о власти ада, то становится ясно, что козел и эротические сцены связаны с ритуалом обращения к плодовитости в долатинской символике. Что касается главной темы, то она напоминает