Безумие Гёльдерлина. Жизнь, поделенная надвое - Джорджо Агамбен

еще не сшил их, в обратном случае я бы отправил вам и счет за его работу). Гёльдерлин чувствует себя хорошо, он всем доволен. Очень увлечен декламированием од Клопштока, еще читает Гомера и весьма вдохновенно поет».

6 ноября. Счет от швеи Фредерики Майер, Тюбинген.

Для господина магистра Гёльдерлина:

Две пары вязаных шерстяных чулок 16 к.

Шерсть 30 к.

Починка нескольких пар чулок 24 к.

Итого 1 флорин 10 к.

1834

23 мая. Заметка, опубликованная в газете «Штутгартский обозреватель» (Stuttgarter Beobachter):

Уже в 1828 году Ахим фон Арним в своих «Прогулках с Гёльдерлином», которые вышли в «Берлинском вестнике», упомянул о том, что в сборнике, выпущенном Коттой, опущено несколько стихотворений. Хотелось бы выразить пожелание, чтобы эти пока еще не изданные произведения больше не утаивали от публики, интересующейся поэтическим дарованием и печальной судьбой Гёльдерлина. Мы считаем, что выскажемся от имени большого числа любителей литературы, если искренне попросим тех, у кого сейчас есть доступ к этим текстам, как можно скорее ответить на наши чаяния.

Многочисленные поклонники таланта Гёльдерлина.

В том же месяце или же в июне Уланд, не без причины увидевший в этой заметке критику в адрес Гока, Шваба и самого себя, подготовил на нее ответ. Он уточнил, что слова Арнима касаются не опущенных стихотворений, а тех, которые ранее появлялись на страницах «Альманаха муз» Зенкендорфа в 1807 и 1808 году, и также добавил: «В этом первом сборнике мы стремились показать творчество выдающегося поэта в его самом зрелом и выразительном виде. Мы оставили в стороне то, что после обретения им заслуженного и всеобщего признания представляло интерес исключительно как источник сведений о его душевном состоянии. Тот, кто озаботится внимательным изучением рукописей, которыми мы воспользовались и которые имелись у родственников Гёльдерлина, убедится, что мы не преминули сохранить – пусть и частично – даже самые сложные для расшифровки тексты, такие как, например, “Эмпедокл”… Со своей стороны мы выразим лишь закономерное пожелание, чтобы теперь вышеназванные “поклонники таланта Гёльдерлина” озвучили свои имена и имена тех, кого они считают своим долгом обвинять в утаивании его неизданных стихотворений, поскольку именно этим людям они принадлежат».

18 июля. Из письма Циммера Бурку: «Шлю вам счет и заодно могу поделиться добрыми вестями о вашем уважаемом подопечном. Жизнь его совершенно размеренна. Он встает рано утром, в три часа, и гуляет до семи, потом идет завтракать, потом играет на пианино – часто по два часа кряду – и поет, а в остальное время прохаживается туда-сюда. Вечером удаляется в свою комнату и с выражением декламирует стихи разных авторов, ночью спит преспокойно, даже в сильные холода. Аппетит и здоровье у него отменные.

Доказательство того, как он любит музыку: когда двое господ, живущих под ним, принимаются музицировать, он сразу же открывает окно и слушает их. У него очень добрый нрав, он не желает лишь, чтобы ему приказывали».

Из «Воспоминаний и заметок» Адольфа Фридриха фон Шака (Erinnerungen und Aufzeichnungen, Stuttgart und Leipzig 1888), в которых автор описывает поездку в Тюбинген осенью 1834 года: «В Тюбинген меня влекло желание повидать Фридриха Гёльдерлина. Я знал, что увижу лишь то немногое, что осталось от него, ведь он тогда уже почти тридцать лет как пребывал в неизлечимом безумии. Но и перед этими руинами я бы ощутил благоговейный трепет – как перед греческим храмом… Должно быть, в будущем Генрих фон Клейст, Зойме и Гёльдерлин обретут известность. Кто-то, верно, удивится, что я поставил Зойме рядом с двумя другими: безусловно, в отношении поэтического дара он намного ниже обоих. Гёльдерлина еще раньше, чем Клейста, постигла та же судьба, которая, судя по всему, впоследствии не обошла и других поэтов в нашем отечестве. Пока я стоял перед окном в комнате, где он обыкновенно проводит время, мне вспомнились те жестокие и суровые слова, которые в “Гиперионе” поэт бросил в адрес немцев… Злосчастная судьба Гёльдерлина представилась моему истерзанному разуму еще более ужасной, чем участь Клейста».

19 декабря. Счет от портного Пфистерера:.

Пошив домашнего халата 1,12

Боковые швы 8

Карманы и пояс 10

12 м ситца 2,48

9 м фланели 5,6

Итого 9,24

1835

25 января. Счет от швеи Майер:

Две пары вязаных чулок 24 к.

Нитки 46

Подтяжки для брюк 30

Итого 1,40

22 декабря. Из письма Циммера неизвестному корреспонденту (возможно, Адольфу фон Шаку): «Несчастный Гёльдерлин был обречен на мытарства уже в материнской утробе. Когда его родительница была беременна, она дала обет: если родится мальчик, она посвятит его Господу – так она говорила, – то есть определит его в богословскую школу. Когда пришло время поступать в семинарию, Гёльдерлин попытался воспротивиться этому, он хотел стать врачом, но его до крайности религиозная мать заставила подчиниться, и, таким образом, он, вопреки собственной воле, стал богословом. После окончания учебы тогдашний советник Лебре намеревался назначить его приходским священником в Вольфенхаузене и заодно женить на своей дочери, но Гёльдерлин отказался от предложения, во-первых, поскольку не желал быть обязанным будущей жене местом на службе, а также поскольку никогда не питал склонности к богословию, никогда не смог бы в достаточной мере овладеть этой наукой, ему куда больше нравилась философия природы. Затем он поехал во Франкфурт и в качестве гувернера работал в семье богатого торговца по фамилии Гонтард; там он сблизился с хозяйкой дома, из-за чего наметился разлад, Гёльдерлин уехал оттуда и отправился в Гомбург, хотел стать преподавателем философии в Йене, но не преуспел в этом. Тогда он в печали вернулся домой… Он всегда любил и до сих пор любит природу, из его комнаты открывается вид на долины Неккара и Штейнлаха… Он уже тридцать лет живет у меня. У нас не возникает разногласий, но в прошлом он часто впадал в ярость, кровь ударяла ему в голову, и он становился красным как рак, обижался на все подряд. Однако как только приступ проходил, он первым протягивал мне руку, ища примирения. У Гёльдерлина благородная душа, глубоко чувствующее сердце, на редкость здоровое тело, и за все время, пока он живет у меня, он ни разу не заболел.

Его облик прекрасен и гармоничен, и я никогда ни у одного смертного не видел таких красивых глаз.

Ему сейчас шестьдесят пять лет, но он такой сообразительный и энергичный, как будто ему тридцать. Стихотворение, которое я приведу ниже, он написал за двенадцать минут (я попросил его что-нибудь набросать