Безумие Гёльдерлина. Жизнь, поделенная надвое - Джорджо Агамбен

статного, слегка сгорбленного, его красивое лицо семидесятилетнего старика, его прелестный профиль, высокий задумчивый лоб и в особенности – глаза. Я ни у кого больше не видел таких глаз. Улыбающиеся, добрые, в то же время испуганные и дикие; конечно, уже потухшие, но по-прежнему приятные и живые. Они кажутся еще более выразительными из-за суровой складки, нависающей над ними. Его черты, когда-то благородные, носят на себе бесспорный, разрушительный след душевного расстройства – особенно рот и щеки. Его лицо, плечи и руки то и дело непроизвольно сводит судорога. Гёльдерлин пытается держаться с посетителями мягко и дружелюбно, но путается, и его невозможно понять. Его вопросы и ответы настолько же спешны, насколько беспорядочны, он прощается с гостем теми же формулами, которыми приветствовал его. Он, за редкими исключениями, не узнает старых знакомых, временами даже своего сводного брата.

Самое любимое его место – на лоне природы, которое для него ограничивается небольшим садиком у берега Неккара. Там он обычно бродит днем и ночью, рвет траву и цветы и бросает их в реку. Самую горячую любовь он проявляет к детям, но те бегут прочь от жуткого старика. Тогда он плачет. Во времена, когда ему еще удавалось сдерживать безумие, он, рискуя жизнью, спас одного мальчика, которому грозила опасность. Он встает с постели с первыми лучами солнца и полдня бродит по коридорам в доме и по саду. Читает он только книги поэтов, которые обнаружил в своем нынешнем жилище (Уза (sic), Цахариэ, Крамера, Глейма, Кронека [Kronegk], чаще всего – Клопштока), и особенно часто – свой “Гиперион” (старое его издание). Он терпеть не может сочинения современных поэтов. Несмотря на гениальные переводы Софокла, он почти не знает греческого. Часами вдохновенно исполняет вслух отрывки из “Гипериона” и Клопштока. Всякий раз, когда у него под рукой оказывается листок бумаги, он исписывает его строфами, следуя строгим правилам старинной метрики. С точки зрения формы эти стихи правильные, но содержание их туманно. Ему хорошо удаются только описания природы, особенно когда он видит то, что хочет воспеть. Доказательство тому записка, написанная его рукой, которую я прилагаю к письму, – он отдал мне ее в то утро, когда я посетил его (это стихотворение “Лето” (Der Sommer)), начинающееся строками “Жнива является, сверкая в вышине” (Das Erndtefeld erscheint, auf Höhen schimmert)… Он с большой теплотой вспоминает былую дружбу с Маттисоном, Шиллером, Цолликофером, Лаватером и всеми теми, кому он был дорог. О Гёте он и слышать не желает (will er nicht kennen) (Шиллер и Эйхгорн предлагали отдать Гёльдерлину кафедру философии в Йене, но она досталась Нитхаммеру, которого выдвинул Гёте)… Он часто подмечает разные мелочи и надолго сохраняет их в памяти. Любит музыку: часами сидит за пианино, принадлежащим хозяину дома, и играет, пока не устанет от своих музыкальных измышлений – как правило, это незамысловатые и ребяческие воспоминания о его счастливой юности. В конце концов бедолага впадает в безумную меланхолию, закрывает мокрые от слез глаза и, вскинув голову, весьма патетично поет. Что за слова он произносит, непонятно, но эти страдальческие звуки, выражение самой глубокой печали, производят сильное впечатление на слушающих. В прошлом Гёльдерлин был музыкантом и замечательно пел. Студенты, которые живут в том же доме, что и он… обращаются с ним любезно, часто приглашают его на кофе или на бокал вина».

Если верить свидетельству Кристофа Шваба, среди произведений, которые исполнял Гёльдерлин, значилась ария «Меня чуждаются все радости» (Mich fliehen alle Freuden) из оперы Джованни Пайзиелло «Противостояние любви, или Прекрасная мельничиха» – в переводе на немецкий она известна под названием Die schöne Müllerin.

1838

Счет от швеи Майер.

Для господина Гёльдерлина:

Починка четырех рубашек 26

Починка халата 12

Штопка чулок 12

Покупка полфунта пряжи 40

Шесть пар вязаных чулок 36

Итого 2,36 флорина

16 апреля. Из письма Курца Мёрике (в ответ на посланный ему портрет Гёльдерлина): «Я бы не узнал Гёльдерлина, которого видел в Тюбингене, на этом рисунке, но я показал его Силхеру, и тот сразу же назвал имя портретируемого. Я определенно могу сказать, что губы у него тоньше и более плотно сжаты; возможно, он изменился за эти десять лет. Так или иначе, образ получился очень выразительным – и всего-то несколько быстрых штрихов».

17 апреля. Из письма Циммера Бурку: «Ваш уважаемый подопечный чувствует себя прекрасно, и мы тоже. В конце каникул[114] у него побывало много посетителей, которые, судя по всему, тяготили его, так как он убежал, а они так и остались стоять на месте».

26 июня. Из письма Курца Мёрике:: «Я на днях получил целый ворох гёльдерлиновских рукописей, по большей части их невозможно читать, это крайне слабые сочинения. Должен привести здесь занятный отрывок религиозного содержания». Мёрике цитирует несколько строф, в которых катехизис для детей сравнивается с «полусонным, праздным разговором». «Как тебе это описание? Строфы, посвященные катехизису, звучат дьявольски наивно, какими бы трогательными они ни были. Далее следует ода его домохозяину (передо мной лежит список, сделанный собственно адресатом, должно быть, ему это правда сильно польстило). Особенно замечательна последняя строфа, в ней говорится о столярном деле и лесе».

Ниже приведено стихотворение «Циммеру» (Von einem mensche sag’ich, wenn der ist gut – см. с. 180).

Из письма Курца Мёрике: «Изучение творчества Гёльдерлина стало для меня в высшей степени поучительным, в особенности потому, что я неким мрачным чутьем, которое уже давно посещало меня, обнаружил в нем кое-что важное. Я действительно ощущаю его родство с Гегелем – больше, чем со всеми остальными. Их объединяют свойства импровизатора: произносить с кафедры умозаключения о катехизисе мог бы, в своей строптивой манере, и тот самый философ; его феноменология (если понимать ее правильно) изобилует подобными представлениями, и вся ее ценность заключается именно в них. Я долго не мог признаться себе в том, что как раз благодаря этим деталям (к которым относится и присланный тобой фрагмент) Гёльдерлин всегда производил на меня такое поразительное впечатление… Гегелевские идеи хранят в себе присущий им национальный колорит, но и пророчества Гёльдерлина не что иное, как еще более углубленные мысли выходца из Швабии».

Июль. Из письма Циммера Бурку: «Ваш уважаемый подопечный замечательно себя чувствует, теперь у него в комнате новые окна и венецианские ставни – впрочем, поначалу он осторожничал и избегал ими пользоваться. По ночам у него есть такой обычай: если ему что-то приходит в голову, пока он лежит в постели, он встает, открывает окно и изрекает свои мысли