Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер

(то есть по Кадетской) линии, я увидел на стене Кадетского корпуса небольшую запыленную, неумытую мемориальную доску. Дословно текста не помню, но смысл его сводился к тому, что в этом здании по указанию Александра Второго в 1861 году заседал не то комитет, не то комиссия для выработки условий реформы по освобождению крестьян от крепостного права. Потом эта мемориальная доска исчезла.

Старые василеостровцы речку Смоленку именовали Черной речкой (не путать с другой – печально известной Черной речкой!). А если собирались поехать или пойти на левый берег Большой Невы, то говорили: «Я в город отправляюсь».

У входа в подворотню нашего дома красовалась аккуратная эмалированная дощечка с надписью: «Уборной во дворе нет». В довоенное время такие предупреждения можно было видеть на многих домах. А жеманное словечко «туалет» вошло в обиход много позже, заменив собой и «уборную», и «нужник», и «сортир», и «ватерклозет». И только морское слово «гальюн» живет и здравствует.

Слово «тротуар» тогда редко употребляли. Ведь мы шагали не по асфальтовому тротуару, а по панели, то есть по гладким каменным плиткам. Летом панель и булыжную мостовую дворник поливал водой из черной резиновой кишки. Мальчишки прыгали и кричали: «Дядя дворник молодой, оболей меня водой». Однако на них он струю не направлял – дворники были люди серьезные. От взрослых я слышал, что дворники делились тогда на обычных и угловых, то есть обслуживающих угловые дома. Эта должность была более почетной, но и более трудоемкой: ведь тут надо было поддерживать чистоту и порядок по обе стороны дома. Заработок у угловых был, разумеется, выше, чем у обычных.

В годы нэпа сигарет у нас не курили, зато всяких папирос было великое множество. Недалеко от нашего дома, по ту сторону бульвара, стоял ларек «Лентабакторга»; в нем инвалид Первой мировой войны продавал спички, махорку, папиросы «Сафо», «Нева», «№ 6», «Трезвон», «Октябрину», «Купишь-куришь», «Тары-бары». Однако, когда мать посылала меня за спичками, я охотнее покупал их в табачном магазине, который находился на Шестой линии за Андреевским рынком, рядом с колбасной Кириллова. Я любил глазеть на папиросные этикетки, а в магазине их было больше, чем в ларьке. Тут были папиросы «Сальве», «Каприз», «Зефир», «Жемчужина Крыма», «Америкен», «Коминтерн», «Любек» – одним словом, выбор богатейший. Но, когда я стал курить, папирос этих уже не стало. На смену им пришли «Трактор», «Беломорканал», «Совет», «Блюминг» и – хошь верь, хошь не верь – папиросы по имени «Шарикоподшипник». Ей-богу, и такие были!

В двадцатые годы ленинградцы спиртного пили меньше, а всяких питейных заведений было куда больше, чем теперь. Моя родная Шестая линия с пивной, можно сказать, и начиналась. Помню желто-зеленую вывеску на стене дома № 1 и надпись на двери, что вела в ту пивнуху: «ПИВО РАСПИВОЧНО И НА ВЫНОС. РАКИ». На углу той же линии и Бугского переулка, под рестораном «Золотой якорь», в полуподвале, приютилась пивнушка, которую местные жители прозвали «Поддувалом». На углу Большого проспекта и Седьмой линии был ресторанчик «Олень». Это о нем пели:

На углу стоит «Олень»,

Заходи кому не лень —

Выпьем кружечку пивца,

Ламца-дрица, гоп-ца-ца!

Во всех пивных и ресторанах к пиву полагались раки, и стоили они недорого. Но к тому времени, когда я стал посещать пивные, все раки уползли, не стало их. А вот дощечки на стенах внутри пивных со строгой надписью «Просьба не выражаться» долго еще существовали.

В годы моей юности все мостовые на Васильевском острове были булыжными, и только на Четырнадцатой и Пятнадцатой линиях, на участке между Большим и Средним проспектами, по обе стороны бульвара тянулась мостовая, мощенная деревянными шестиугольниками («шашками»). Немудрено, что летними вечерами там шло гулянье. Парочки по этой мостовой как по паркету ходили. Там можно было познакомиться с симпатичной «мурмулькой». Словечко это я только от васинцев слыхал, и подразумевались под ним не курвы панельные, не шкицы гулящие, не шалашовки, не биксы, а девушки благонравные, но знакомства не чуждающиеся.

Василеостровская шпана делилась на васинскую и на гаванскую. Владенья гаванской простирались от Двадцатой линии до взморья, а васинской – от Девятнадцатой до Ростральных колонн. Гаванская считалась более агрессивной, многочисленной и победоносной. Быть может, завидуя славе гаванцев, васинцы распевали о них обидную частушку:

А у гаванской шпаны

На троих одни штаны;

Один носит, другой просит,

Третий очереди ждет.

В одной василеостровской столовке работала буфетчица Фея. Ее так по аббревиатуре прозвали, ибо по паспорту она была Фаина Елисеевна, а фамилия начиналась с буквы «Я». Позже мне на моем жизненном пути встретилась Яга (Янина Георгиевна, а фамилия на «А»). То была женщина добрая, на ведьму отнюдь не похожая. Знаком я был и с ГАДом – человеком очень хорошим, и ВОРом – старичком честнейшим. Родители, давая имена своим детям, не всегда учитывают, как будут звучать их трехбуквенные инициалы.

В довоенные годы на какое-то время Пятнадцатая линия была переименована в улицу имени Веры Слуцкой. Но другая сторона улицы, то есть Четырнадцатая линия, переименована не была. Это был рекорд, достойный «Книги Гиннесса».

Кипучей коммерческой жизнью жил Андреевский рынок. Там и одежду можно было приобрести в магазинах, и посуду, а уж о продуктах и говорить нечего. Там во дворе даже живых гусей продавали. Мало того, и возле рынка, на углу Седьмой линии и Большого проспекта, возле дома № 22 вовсю шла торговля. Молочницы молоко продавали, и там же беспатентные торговки во весь голос предлагали купить у них «конфеты раковые шейки по одной копейке». Другие выкрикивали: «А вот кошачье мясо! Берите кошачье мясо!» То было мясо не кошек, а для кошек – говяжья и свиная требуха.

На мосту Лейтенанта Шмидта к металлическим перилам были приделаны деревянные рейки, и на них висели два ярко-оранжевых пробковых шара. Под ними белела табличка с кратким наставлением о том, как надо применять их для спасения утопающих. Такие шары (а иногда – спасательные круги) можно было видеть на всех ленинградских мостах. Говорили, что не одна жизнь спасена ими, и даже самоубийц ими от смерти спасали. Иной бросится с моста, чтоб утонуть, а в воде одумается, закричит, призывая на помощь, – и тут ему с моста и бросят эту пару шаров или спасательный круг.

Однажды, шагая по Пятой линии, я такую частушку из чьей-то форточки услышал:

Я страдала-страданула,