Сталинград. Как состоялся триумф Красной Армии - Майкл К. Джонс

отступлении за Волгу, когда наше руководство более высокого ранга находилось в тех же условиях, что и мы? «Вам тяжело, – говорили мы рядовым солдатам и указывали на окруженные огнем блиндажи армейского КП. – Но так же тяжело нашему командованию. Их атаковали, бомбили и жгли так же, как и вас, и даже хуже…» Это производило сильнейший эффект на войска, и они сражались до победного конца».

Чуйков и Крылов: важное партнерство

Чуйков и его начальник штаба Крылов оказались достойными партнерами. Мережко вспоминает: «В Сталинграде они работали единой командой и стали практически неотделимыми друг от друга, как два солдатских сапога, марширующих в едином строю. Крылов, как и Чуйков, был крупным, сильным мужчиной, в свое время он работал грузчиком на Волге, а это очень нелегкая физическая работа. Такое физическое здоровье было очень важно в Сталинграде.

Кроме того, Крылов был очень уравновешенным человеком, в сложных ситуациях он всегда контролировал свои эмоции и умел выглядеть спокойным даже в критические моменты. Нередко он смирял гнев Чуйкова. А когда выше нашего КП загорелась нефть и многие пришли в панику и начали убегать, Крылов сохранил голову. Он разглядел опасность, состоявшую в том, что окружавшие КП окопы быстро заполнялись горящей нефтью, и приказал всем оставаться на местах и продолжать работать. Это мгновенное решение спасло жизни многим». Крылов обладал ценным опытом обороны городов: сначала Одессы, а затем Севастополя.

«Он был «мыслящим соратником» Чуйкова: всегда обдумывал, что еще мы можем предпринять против немцев, – добавляет Мережко. – Они дополняли друг друга. Оба стремились во всем досконально разобраться, были внимательны к деталям. У Крылова был принцип: «Штабной офицер должен знать обо всем, происходящем на передовой». Я помню, как однажды вернулся из Промышленного района в октябре 1942-го, и Крылов начал спрашивать меня о состоянии линий обороны: «Как много патронов осталось у солдат? Как много табака? Когда им в последний раз доставляли водку? и т. п.» Это были очень подробные вопросы, но из-за сложности боевой обстановки в Промышленном районе я забыл выяснить некоторые из таких вещей. В следующий раз я не повторял подобной ошибки. Скажу честно, Сталинград был хорошей школой для нас!»

Твердость и требовательность Крылова были необходимыми в тех условиях. «Он говорил прямо и решительно о том, что ему нужно, – вспоминает Мережко. – Он всегда заботился о солдатах, начиная от обеспечения табаком и кончая эвакуацией раненых. Однажды я слышал, как он разговаривал по телефону с главой волжской флотилии. Обстановка вокруг нас была ужасной: шла постоянная бомбежка, не прекращался артиллерийский обстрел, а глава флотилии не хотел присылать лодки. Он говорил, что они будут уничтожены немцами при попытке пересечь реку. Крылов был неумолим: «У нас полно раненых, которые умрут, если за ними не придут лодки!»

Крылов, как и Чуйков, был доступен для окружающих, что было чрезвычайно важно в Сталинграде. В 1941 году в Одессе, где Крылов возглавлял проведение спецопераций, он всегда любил беседовать со своим штабом. Находясь в картографической комнате и обсуждая ситуацию, он мог заговорить с любым. Он внимательно выслушивал каждого, возвратившегося со сложного участка обороны. Чуйков и Крылов обладали особым даром понимания людей, в отличие от армейского комиссара Гурова, который был крепким мужчиной, храбрым и последовательным, но при этом довольно нелюдимым.

Конкурирующие командующие: Чуйков и Паулюс

Чуйков, прирожденный боец по своей природе, был полной противоположностью Паулюса, командующего 6-й немецкой армией. Этот контраст сыграл определяющую роль в развитии битвы. «Мы внимательно изучили личность военачальника, противостоявшего нам, – рассказывает Мережко. – Мы постигали его стиль и образ действий, его привычки и то, как он разрабатывал военные операции. Это напоминало шахматную партию, в которой нам хотелось предугадать его следующий ход. Осознание того, что Паулюс очень компетентен с профессиональной точки зрения, пришло очень быстро: он был интеллектуалом, его сильная сторона состояла в умении планировать широкомасштабные стратегические операции. Однако он также был педантичным и нерешительным. Он руководил битвой с расстояния почти сотни километров от линии фронта, со своего КП в Голубинской, на притоке Дона. Конечно, нет ничего необычного в том, чтобы располагать армейский КП на значительном удалении от места боев. Но для нас, когда наш командующий порою находился лишь в нескольких сотнях метров от линии фронта, это начинало обретать символический смысл: мы чувствовали, что у Паулюса нет инстинктивного понимания сути происходящей битвы. Я искренне думал, что немецкий командующий не был способен разобраться в тактике Чуйкова в силу привычки считать собственные методы единственно правильными. Мы даже шутили об этом: «Паулюс привык к стратегическому мышлению – хорошо, а мы обойдемся без стратегического мышления, главное – понимать тактику уличных боев».

В начале Сталинградской битвы у Паулюса было два козыря: первый – профессионализм, высокий моральный дух и эффективность его армии, второй – грубая и пока еще властная простота его общих целей. Он стремился прижать 62-ю армию к Волге, изолировать ее от остальных войск, перерезать связь и обеспечение и, наконец, после окружения уничтожить.

Мережко вспоминает: «Мы быстро научились предугадывать, какой ход Паулюс сделает следующим. Но этого было мало: выполняя его приказы, немецкая армия по-прежнему наносила по нам удары с такой же сокрушительной силой. Каким бы ни был предсказуемым твой противник, это тебе не поможет, если в конце его атаки у тебя нет никого, кто мог бы сломать его план».

Тем не менее некоторое время спустя, когда бои в городе стали более интенсивными, характер Паулюса начал играть против него. Паулюс всегда колебался перед принятием важных решений, и эти колебания серьезно влияли на действия его армии. «Достойно, но не вдохновенно, – так отзывался о его стиле руководства немецкий командующий 4-м Воздушным флотом фон Рихтгофен. – Настораживает, когда тактические построения от начала до конца базируются лишь на теоретических выкладках и генералы отдают приказы, но не показывают личного примера». К этому моменту Рихтгофен был обеспокоен недостатком смелости в методичном немецком наступлении. «Большая победа может быть одержана силами последнего батальона, – многозначительно отмечает Мережко. – Необходимо идти на риск, чтобы выиграть сражение. Нас страшило, что с ростом накала Сталинградской битвы общее руководство немецкой армией примет кто-нибудь вроде фельдмаршала Роммеля. Роммель мог ухватить природу уличных боев и заставить битву развиваться так, как выгодно ему. Но Паулюсу недоставало инстинкта убийцы, который был у Роммеля, и это оставляло нам надежду на то, чтобы подобраться к врагу как можно ближе, расстроить его планы тактикой уличных боев и как-нибудь продержаться».

Паулюс получал наслаждение от планирования и организации боевых