Император Пограничья 13 - Евгений И. Астахов

К концу недели результаты стали очевидны: около шестидесяти боярских родов откликнулись на повторный призыв, собрав в общей сложности почти две сотни боевых магов разного уровня подготовки.

Но треть знати так и не прислала ответа — кто-то внезапно заболел, кто-то срочно уехал по делам, а кто-то просто проигнорировал послания. Весть о победе маркграфа Платонова над Крамским распространилась быстрее ветра, заставляя многих задуматься о целесообразности похода против человека, способного убить Архимагистра второй ступени.

В трактирах и на рынках шептались о том, что князь Сабуров собирает армию против того, кто уничтожил уже двух Кощеев и сжёг заживо одного из сильнейших магов Содружества.

Молодые маги нервничали, пожилые — вспоминали времена Веретинского и качали головами. Как это часто бывает, кровавое безумие прежнего князя в памяти стариков стало казаться чуть ли не золотым веком — по крайней мере, тогда все знали правила игры, пусть и жестокие. Веретинский был отчасти предсказуем в своём помешательстве, а нынешний хаос с Платоновым, дуэлями и мятежами не давал понять, что случится завтра.

Владимирская знать раскололась: одни покорно собирались под знамёна из страха перед Воронцовым и Сабуровым, другие искали предлоги остаться в стороне, а третьи открыто заявляли, что не пойдут воевать за узурпатора против героя Пограничья.

* * *

Анфиса спешила к колодцу, придерживая рукой новый синий платок — подарок от Гаврилы, купленный на прошлой неделе у заезжего торговца. Октябрьский вечер опускался на Угрюм рано, фонари со светокамнями уже зажигали вдоль главных улиц, а в окнах домов теплилось янтарное свечение.

Девушка невольно улыбалась, представляя, как Гаврила уже ждёт её у колодца, нервно теребит рукав своей лучшей рубахи и репетирует, что скажет при встрече. За несколько недель их вечерних прогулок она успела изучить все его привычки — как он краснеет, когда она берёт его за руку, как старается казаться храбрее, чем есть на самом деле, как искренне радуется каждой их встрече.

Внезапно волна чужой боли ударила в висок, заставив остановиться посреди улицы. Анфиса схватилась за стену ближайшего дома, пережидая головокружение. За время работы в лечебнице она научилась различать оттенки чужих эмоций — физическая боль была острой, как укол иглы, душевная — тянущей и глубокой, как зубная боль. Сейчас её накрыло именно душевной болью, такой сильной, что перехватило дыхание.

Девушка огляделась, пытаясь определить источник. В десятке шагов от неё, прислонившись к забору у пустующего дома, сидел мальчик лет десяти. Тёмные волосы падали на глаза, худые плечи дрожали, хотя вечер был не особенно холодным. Он сжимал что-то в кулаке, прижимая руку к груди, и его эмоции били волнами — боль, растерянность, злость, отчаяние, всё перемешалось в один тугой узел.

Анфиса подошла медленно, стараясь не испугать. Села рядом на землю, не заботясь о новой юбке.

— Привет, — тихо сказала она. — Меня Анфисой зовут. А тебя?

Мальчик дёрнулся, словно только сейчас заметил её присутствие. Быстро сунул кулак в карман и отвернулся, начав ковырять землю носком ботинка.

— Пётр, — буркнул он, отворачиваясь.

— Пётр… — девушка помолчала, давая ему привыкнуть к её присутствию. — Знаешь, я работаю в лечебнице. И умею чувствовать, когда людям больно. Не физически больно, а вот здесь, — она приложила руку к сердцу. — Тебе сейчас очень больно, правда?

Мальчик сжался ещё сильнее, но кивнул, теребя край рубашки.

— Хочешь рассказать? Иногда становится легче, когда выговоришься.

— А что толку рассказывать? — голос Петра дрогнул. Он нашёл на земле тонкую веточку и начал ломать её на мелкие кусочки. — Всё равно ничего не изменить. Нельзя вернуть… нельзя исправить то, что случилось.

Анфиса почувствовала новую волну — горе, такое глубокое, что у неё защипало глаза.

— Ты кого-то потерял?

Пётр молчал долго, крошка веточки между пальцами, потом выдавил:

— Папу. Он… его больше нет. Три месяца уже.

— Мне очень жаль, — искренне сказала девушка. — Это страшно — терять близких.

— Но это ещё не всё! — вдруг выпалил мальчик, поворачиваясь к ней. Глаза его блестели от слёз. — Я узнал… узнал такое про него… И про того, кто… — он осёкся, сжал губы.

Анфиса осторожно коснулась его плеча, используя свой дар не для того, чтобы прочитать чужие мысли — это было бы неправильно сейчас, — а чтобы забрать немного душевной боли и успокоить, как мать успокаивает ребёнка поглаживанием.

— Иногда мы узнаём о близких вещи, которые меняют наше представление о них.

— Он был… он делал плохое, — прошептал Пётр, ёрзая на месте. — Его заставляли, но он всё равно делал. А потом его… кто-то убил. Навсегда убил. И этот кто-то… он теперь рядом, ходит, как ни в чём не бывало. Как будто имеет право!

Девушка почувствовала, как в груди мальчика борются противоречивые чувства — жажда мести и страх, злость и сомнения.

— А если бы ты могла… — Пётр облизнул пересохшие губы. — Если бы кто-то сделал плохое твоему папе, и ты могла бы отомстить… не убить, нет, но сделать так, чтобы он почувствовал… чтобы понял… Ты бы так сделала?

Анфиса помолчала, обдумывая ответ, и незаметно выпрямила спину. Она чувствовала, насколько важны её слова для мальчика.

— Знаешь, Петя, некоторое время назад со мной случилось кое-что страшное. Меня забрали плохие люди, держали взаперти, заставляли делать ужасные вещи…. Потом меня спас наш воевода. И долгое время я думала о мести. Представляла, как найду тех людей, как заставлю их страдать так же, как страдала я.

Пётр сжался при упоминании воеводы, и в его взгляде мелькнула тень.

— Тебе повезло, — едва слышно пробормотал он. — Не всех он спасает. Не всем везёт.

Анфиса ощутила его внутреннее напряжение, но решила не углубляться в эту тему, боясь окончательно спугнуть мальчика.

— А потом я поняла одну вещь. Злость — она как огонь. Можешь направить её на что-то полезное — приготовить еду, согреться. А можешь дать ей пожрать всё вокруг, включая тебя самого. Выбор всегда за тобой.

— Но это же несправедливо! — воскликнул Пётр. — Почему он должен жить спокойно, а мой папа…

— Петь, а что изменится, если ты причинишь боль этому человеку? Твой отец вернётся? Твоя собственная боль исчезнет? Или ты просто добавишь в мир ещё больше страдания?.. Может, не сразу, может, не так, как нам хотелось бы, но жизнь всё расставляет по местам.

— А если не расставит? — упрямо