Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера, 1929–1941 - Стивен Коткин

Сталин знал, что немцы перестали пользоваться Транссибом для обмена дипломатической почтой с Японией, а Зорге сообщал (17.04), что немцы также не станут больше использовать Транссиб для ввоза из Японии стратегически важного каучука. Однако Зорге сам же снизил убедительность своего сообщения, добавляя, что «напряженность во взаимоотношениях между Германией и Советским Союзом уменьшилась», а это означало, что немцы, может быть, и откажутся от своего решения более не пользоваться Транссибом. Также он писал о фракционной борьбе, якобы идущей в нацистских правящих кругах, и указывал, что партия войны еще не взяла верх. К этому он добавлял: «Германское посольство [в Токио] получило от Риббентропа телеграмму, в которой заявляется, что Германия не начнет войны против СССР, если она не будет спровоцирована Советским Союзом. Но если она окажется спровоцированной, то война будет короткой и закончится жестоким поражением СССР. Немецкий Генштаб закончил всю подготовку»[5025].

22 апреля Шандор Радо (Дора), венгерский коммунист и сотрудник советской военной разведки, докладывал из Женевы, что 15 июня немцы нападут на Украину. 23 апреля Сталин и Молотов издали указ о формировании большого числа новых артиллерийских и парашютных частей и ускоренном производстве вооружения для них[5026]. На следующий день Сталин позвонил Илье Эренбургу и сказал ему, что принято решение об издании второй и третьей частей его антинемецкого романа «Падение Парижа». Всего четырьмя днями ранее Эренбургу сообщили, что они были отклонены цензурой[5027]. Ходили слухи, что деспот лично одобрил эту антифашистскую книгу[5028]. 25 апреля Голиков оценивал, что на западных границах СССР находится 100 немецких дивизий — больше, чем в прошлом месяце. 25–26 апреля, примерно через три с половиной месяца после начала работы в Берлине, Тупиков отправил Голикову длинную записку о наращивании германских сил на востоке, в которой открыто писал, что Советский Союз числится в немецких военных планах как «очередной противник» и что «сроки начала столкновения — возможно, более короткие и, безусловно, в пределах текущего года»[5029].

Встревоженный Шуленбург в середине апреля поручил своим подчиненным составить длинный меморандум с доводами против грандиозной войны и, при содействии со стороны Риббентропа и Вайцзеккера, которые тоже считали войну ошибкой, отправился в Берлин, но Гитлер две недели не давал ему аудиенции. Наконец, 28 апреля фюрер принял его. Меморандум Шуленбурга лежал у него на столе (но он не упоминал об этом). Насколько известно, Шуленбург заявил, что «Сталин готов делать нам новые уступки», включая увеличение поставок хлеба в следующем году до 5 миллионов тонн. На самом деле Микоян едва мог раздобыть 2,5 миллиона тонн, не говоря уже об их перевозке, и было неизвестно, как немцы смогут рассчитаться за эти дополнительные поставки, не расставаясь со стратегически важным вооружением. Гитлер, державшийся уклончиво и неприветливо, сказал при прощании: «Да, и еще одно: я не собираюсь воевать с Россией!»[5030]

В Лондоне работа Майского была фактически парализована позицией Сталина по отношению к Англии. 20 апреля личный секретарь Черчилля сказал советскому послу: «В консервативных кругах приводят следующий аргумент. Если Германия нападет на Советский Союз (а многие полагают, что это случится), он сам прибежит к нам. Если Германия не нападет на Советский Союз, он все равно ничего для нас не сделает. Так стоит ли обхаживать Советский Союз?» Майский разразился смехом[5031].

В тот же день Старшина после разговора в геринговском Министерстве авиации с офицером связи из Министерства иностранных дел докладывал в Москву, что «вопрос о выступлении Германии против Советского Союза решен окончательно и начало его следует ожидать со дня на день. Риббентроп, который до сих пор не являлся сторонником выступления против СССР, зная твердую решимость Гитлера в этом вопросе, занял позицию сторонников нападения на СССР»[5032]. Старшина попал в точку — в тот же самый день Гитлер постановил, что война начнется через 53 дня, то есть 22 июня.

Ни германское вторжение в Грецию («Марита»), ставшее компенсацией за неудачи Муссолини, ни вторжение в Югославию (операция «25») в материальном плане никак не сказались на «Барбароссе». Многим из дивизий, предназначенных для отправки на Балканы, так и не пришлось вступить в бой; некоторые даже не были туда посланы. Еще до конца мая все германские части, участвовавшие в балканской кампании, снова заняли свои позиции на советской границе[5033]. Задержка примерно на пять недель по сравнению с первоначальными сроками проистекала главным образом из нехватки главных видов техники, необходимой для этого предприятия, которое все-таки было грандиозным. Более того, 28 апреля Корсиканец сообщал, что Германия испытывает острый дефицит многих товаров и потому вынуждена расширять экономические связи с Японией и Советским Союзом — в случае последнего «силой». От одного высокопоставленного немецкого официального лица он слышал, что «русские должны поставлять Германии больше сырья и продовольствия, не требуя при этом от Германии коротких и точных сроков выполнения советских заказов»[5034]. Старшина тоже сообщал о возможном шантаже со стороны Германии. Слух об ультиматуме — который никогда не входил в планы Гитлера — ставил под сомнение сообщения даже самых надежных, наиболее удачно расположенных советских шпионов[5035].

Непобедимых армий не бывает

4 мая Гитлер выступил перед Рейхстагом, похваляясь, как он разгромил Польшу, Норвегию, Бельгию, Голландию, Францию, Югославию и Грецию. «Германские вооруженные силы поистине превзошли даже самих себя, — разливался он. — Пехота, танковые и горные дивизии, равно как и формирования СС сражались без отдыха, храбро, выносливо и упорно, выполняя поставленные перед ними цели. Генеральный штаб проделал выдающуюся работу. Военно-воздушные силы вписали в свою славную историю новые героические деяния… Для немецкого солдата нет ничего невозможного!» Закончил он словами: «Немецкий рейх и его союзники представляют собой силу, которую не одолеть ни одной коалиции в мире. Немецкие вооруженные силы неустанно будут вмешиваться в ход событий везде и всегда, когда это потребуется»[5036].

Поступавшие сигналы все сильнее озадачивали[5037]. В Токио, за день до выступления Гитлера, японский министр иностранных дел Мацуока уверял немецкого посла Отта, что «ни один японский премьер-министр или министр иностранных дел не сможет сохранить нейтралитет Японии в случае конфликта между Германией и Советским Союзом. В случае такого события Япония, естественно, будет вынуждена напасть на Россию сразу после Германии»[5038]. Это стало бы нарушением советско-японского пакта о нейтралитете и шло вразрез с