Белый омут - Фёдор Григорьевич Углов

лисица выжидает расшебутившуюся мышку. Да и продержаться ей надо всего год, — как только стукнет двадцать лет ее трудового стажа… Ах, жизнь, жизнь, таинственный и волнующий сон, так быстро проскочила, что только в сорок лет сообразила Прасковья Кузьминична, что пора подумать о стаже для пенсии, а до этого все молодящейся перепелочкой порхала, кукушкой неунывающей, не ведающей своего гнезда. Прасковья Кузьминична была реалисткой, соображала даже о себе — редкий для женщины талант! — и о своей судьбе критически. И тут дотепала, что, как и старая администрация (прыткая до куска хлеба не только с маслом, а и с вареньицем, балычком, икоркой, но ныне уже благополучно сгоревшая, и нечего поэтому о ней кумекать, аминь, как говорится, и держать в уме), копала под нее, так и новый этот скромняга с пшеничными усами и волчьим взором, наверняка поведет подкоп: столько в ее личном деле разных развеселых разностей, столько объяснительных записок, всевозможных актов, представлений из разнообразных серьезных учреждений, как-то: милиции и ОБХСС. Лишь бы этот последний, двадцатый годик ей продержаться. Последние дохрумкать кусочки сладкого пирога. А тогда можно и на заслуженный отдых, на зимовку. Тогда закрома у нее, как у белки осенью в урожайный год, будут полны. Что поесть, что попить, что на плечи накинуть — всего этого просить ни у кого будет не надо. Жалобить никого не придется. И ей хватит, и ненаглядному ее позднему чаду Зоюшке останется. Держаться надо год, ведь год уже продержалась она, открыв эту свою золотую россыпь, этот свой золотоносный Алдан. Продержится. Но как все же ее смущает этот пшеничный малый. И зачем, думает Прасковья Кузьминична, доброжелательно вглядываясь в нового начальника, — а лицо у нее светится, лучится самой доброй отеческой простотой, морщинками хорошо промытыми, излучает сияние, — и зачем в эти молодые годы губить свою жизнь в бане? Зачем? Ой, какое-то здесь коварство, что-то здесь не так, и на сердце у нее ой тревожно, ой беспокойно.

III

Если бы несколько дней назад, когда ехал Колька Агапов в поезде, рассматривал картинки в популярном журнале «Огонек» и открыто делился жизненными планами со случайными попутчиками, ему сказали бы, что ждет его кресло в тесном кабинете директора бани, он откровенно бы рассмеялся. Как так? Его, боевого старшину, разворотливого парня, у которого на плечах от распирающей силы трещит гимнастерка, да на эдакое стариковское и затхлое место? Да разве он немощный какой-нибудь или хворый, разве для этого он набирался опыта и совершенствовал свои военно-политические знания? Ему что-нибудь крупное и героическое, ему на передовой край пятилетки. В пургу, в слякоть, в дождь. Ему что-нибудь монтировать, на немыслимой высоте и в немыслимых условиях.

Так он и сказал в райкоме партии секретарю. Прямо, в лоб, как мечтал и думал. Ведь  н е р а ц и о н а л ь н о  такого молодого и сильного парня запускать в коллектив, где работают пожилые бабушки да старички пенсионеры.

Но секретарь был не новичок в своем деле. Тоже соображал, что к чему, и поэтому в два счета объяснил Кольке, ласково и серьезно называя его то «товарищ Агапов», то «Николай», а то «Николай Валерьянович» (отчество ему легкомысленная мамка дать не успела, придумала за нее старшая медсестра в роддоме, которая в то время как раз была влюблена в нового хирурга Валерия Витальевича), что посылает он, секретарь, его, Николая, как раз на самый передовой и боевой край. Город у них хоть и маленький, а непростой, десять научно-исследовательских институтов, аспиранты, доценты, доктора, кандидаты, два академика, не говоря уже о так называемых простых людях, которые тоже берут пример с научной элиты, за своим здоровьем следят, ходят в зимнее время на лыжах, летом бегают трусцой от инфаркта и раз в неделю ходят в их замечательную баню, в сауну, в парилки, в русскую, финскую, в римскую (это Кольку уже убило наповал, о таких он раньше даже не слыхал). А баня у них замечательная, потому что, идя навстречу пожеланиям трудящихся и научному подходу к здоровью, свою старую, еще дореволюционную, городскую баню они реконструировали, превратив ее в этакий дворец здоровья.

— Ну, если баня старая, — сказал Колька, не проникнувшийся грандиозностью возложенных на него задач, желая отбояриться от этого директорства, — то значит, и директор должен наличествовать. Я на живое место не пойду. Будут все рожи строить и подло ухмыляться: дескать, подхалим, втерся в доверие, лишил заслуженного человека места и куска хлеба.

— Дело в том, что директора-то и нет, — сказал секретарь и вроде смущенно потупился, но потом решил, что хоть и вряд ли это все достославно, но Колька сам подноготную узнает. — Вздохнул секретарь и добавил со всей имеющейся конкретностью: — Дело в том, что за последние три года, пока реконструировалась баня, было уже два директора. Одного мы сняли и с ним круто распорядились сразу же после пуска первой очереди, а второго сняли после неполного пуска второй.

— Значит, там что-то все еще надо достраивать? — оживился Колька, на всякий случай прикинувший и сообразивший: если заниматься только одной баней, эксплуатацией, разными там вениками, парикмахерскими, простынями, сторожами, истопниками, уборщицами, слесарями, массажистками, то этого ему мало, он про себя знал, натура он деятельная, энергичная, он здесь со скуки сдохнет, в этом несколько экзотическом местечке, а вот если… Тут вперед, на штурм, в атаку.

— В том-то и дело, что есть, — сказал секретарь, как бы извиняясь, деликатничая, так и не прочувствовав, что, совершив эту обмолвку о незавершенке, он почти добился своей цели, почти Кольку на решение склонил, потому что перед Колькой вдруг замаячили некие, пусть и не очень героические, но весомые трудности. — Три этажа у нас полностью закончены, — продолжал секретарь, — и открыты мужское отделение, женское отделение, зал для отдыха, зал для спортивных игр, кабинеты с кислородными, хвойными, йодо-бромными ваннами; все это крутится, функционирует, работает, а вот в подвальном помещении мы планируем создать сауну с небольшим бассейном, помывочным залом и раздевалкой на тридцать мест. И вот тут у нас что-то не получается. Заколдобило. Будто нечистая сила, хоть явление это и не материалистическое, ломает наши планы. Не удается эту сауну запустить. А этот пуск нас держит, потому что как только мы сауну закончим, то сразу закрываем на первом этаже старое душевое отделение и начинаем там реконструкцию. Все душевые кабины — вон! Будут парикмахерская — мужской и женский залы, кафетерий с молочным баром, мастерская по ремонту и срочной утюжке одежды. Вы представляете, Николай, — воодушевлялся секретарь, — приходит человек после работы или сложной интеллектуальной деятельности, усталый, потный, в помятых штанах. Купается