Земляки - Павел Александрович Гельбак

Был еще ряд подобных моментов, которые усиливали тревогу левых эсеров и Муравьева с его тремя телохранителями. Муравьев к концу заседания страшно побледнел, растерянно посматривая по направлению двери, на его лице не было ни улыбки «Наполеона», ни удали «Гарибальди», с которыми он себя сравнивал в тот вечер перед красноармейцами.

Я объявил перерыв. Муравьев встал. Молчание.

Все взоры направлены на Муравьева. Я смотрел на него в упор. Муравьев тоже. Чувствую, что он прочел в моих глазах что-то неладное и сказал: «Я пойду, успокою отряд». Он повернулся и направился со свитой солдатским шагом к двери.

Для слабых момент психологически невыносимый.

В это время за дверью приготовились для ареста. Тов. Медведь ждал условного знака, который я должен был ему подать в нужный момент.

Муравьев подошел к выходной двери. Ему осталось сделать шаг, чтобы взяться за ручку двери. Я махнул рукой. Тов. Медведь скрылся… Через несколько секунд дверь перед Муравьевым распахнулась, блестят штыки…

Муравьев оказался поставленным лицом к лицу с вооруженными красноармейцами-коммунистами.

— Вы арестованы!

— Как, провокация? — крикнул Муравьев и схватился за маузер, который висел у него за поясом. Тов. Медведь схватил его за руку. Муравьев выхватил левой рукой из кармана браунинг и хотел стрелять.

Увидев вооруженное сопротивление, отряд начал стрельбу. После шести-семи выстрелов с той и с другой стороны Муравьев свалился убитым в дверях исполкома, из головы потекла кровь.

Все это произошло в одно мгновение. Изменник, пытавшийся нанести удар в спину Советской власти, уничтожен.

Так кончилась предательская авантюра неудачного «Бонапарта», авантюра, которая могла бы поставить Советскую Россию перед фактом беспрепятственного занятия белочехами всего Поволжья, а может быть, привести и к удушению революции.

Муравьевщина серьезно осложнила обстановку на Восточном фронте. Если армия оказалась непоколебимой, то среди командного состава имелись и явные предатели, и люди, обманутые Муравьевым.

Всех, кто был в зале, охватило оцепенение, когда оказалось, что Муравьев убит. Многие не ожидали того, что произошло, хотя нам было ясно, что Муравьев живьем не сдастся.

Вбегаю в гимнастический зал и призываю всех к революционному порядку. «Как бы ни были неожиданными и, быть может, для многих тяжелыми моменты, мы обязаны владеть собой и довести до конца начатое нами! — крикнул я на весь зал, и все встрепенулись и обернулись ко мне. — Сейчас, ввиду серьезности момента, мы должны как можно быстрее действовать. Командование войсками в Симбирске в настоящий момент беру на себя я. Итак, еще раз приказываю: «К порядку! Часовые по местам!..»

…Наша фракция в Симбирском губисиолкоме была незначительна — всего восемь-десять человек, но в эту ночь каждый из нас оказался на высоте положения…

Через несколько часов освободили арестованного Муравьевым тов. Тухачевского, которому я передал командование.

Стало совершенно светло, тихо, появились объезжавшие отряды члены нашей фракции и сказали, что все тихо, все сделано, все готово».

5

Варейкис достал из шкафа подушку в серой наволочке, старую шинель, положил их на диван, но ложиться не стал: все равно не заснет. Весь день, ночь нервы были собраны, словно сжаты в кулак, а сейчас, когда все кончено, наступила разрядка — трясет, как в лихорадке. Иосиф набросил шинель на плечи, распахнул окно. Небо было голубым, но еще не прозрачным, кроны деревьев с восточной стороны — золотисто-зелеными, а с западной темными, словно в зеленую краску подмешали черной. Окна третьего этажа соседнего здания отливали червонным золотом. Какие краски использовал бы Василий Дмитриевич, чтобы написать этот рассвет? — Иосиф Михайлович смотрел на пробуждающуюся природу, и казалось ему, что присутствует он на одном из уроков художника Поленова, видит, как мастер пейзажа накладывает на полотно краски.

За спиной скрипнула дверь. Оборачиваться тягостно. Все еще на пороге видится распростертое тело Муравьева. Смыли черную густую кровь изменника? Но он упал на пороге не его кабинета, а комнаты номер четыре.

— Комнаты номер четыре, — неизвестно почему вслух произнес Варейкис.

— Ты еще не ложился, Иосиф? — спросила Верещагина. Она впервые обращалась к Варейкису на «ты» и называла просто по имени, как будто эта ночь их сблизила, породнила. — Я принесла тебе чаю. Выпей, пока горячий.

Озябшие пальцы сжали горячее стекло.

— Клава, ты можешь достать букет цветов ярких, красных? — В эту ночь Иосифу некогда было думать об Эляне. Но ее образ, ее имя, казалось, все время были где-то рядом.

— Цветы? — удивилась Верещагина. — Цветы можно, Иосиф… Я только что была дома. Отец всю ночь не спал…

— Ей плохо? Как помочь, что надо сделать? — спросил, не теряя надежды, Варейкис.

— Отец сделал все, что мог. Ты знаешь, он опытный хирург. Нам остается набраться мужества и ждать.

Звеня шпорами, в кабинет вошел Тухачевский.

— Чуть свет, и я у ваших ног, — продекламировал он и широко расставил руки, готовясь заключить друга в объятия. — Почему у победителей такой похоронный вид?

Командарму ответила Клава. Она рассказала, что учительница Синкевич вместе с Гражиной узнали об аресте Тухачевского и спешили в «Смольный», чтобы передать эту весть Варейкису, спасти командарма, когда шальная пуля мятежника попала ей в живот.

— Какая нелепость… Так и бывает в жизни — воюют мужчины, а погибают ни в чем неповинные женщины.

— У Муравьева была черная и густая кровь, — продолжая думать о своем, сказал Иосиф Михайлович, — как будто черную краску выжали из тюбика.

Резко зазвонил телефон. Верещагина сняла трубку:

— Слушаю. Да, комитет партии большевиков… Диктуйте, записываю.

Крупными буквами на листке ученической тетрадки в косую линейку Клава написала: «Всем, всем». Варейкис и Тухачевский склонились над письменным столом. Москва передавала по телеграфу обращение ко всей России, ко всему трудовому народу, сообщала, что командующий Восточным фронтом М. А. Муравьев предал революцию, народ… Буква ложится к букве:

«Всякий честный гражданин должен застрелить изменника на месте».

Москва еще не знает о том, что произошло этой ночью в Симбирске.

— Надо немедленно отправить телеграмму Ленину, — говорит Тухачевскому Варейкис. — Подпишем сообщение вдвоем — ты и я.

Тухачевский отрицательно качает головой. Ленину должен подписать телеграмму Варейкис, и никто другой.

Иосиф Михайлович поднимает на уровень глаз тонкую ученическую ручку, пачкая чернилами пальцы, старательно снимает приставшую к перу ворсинку. Твердым почерком пишет:

«Москва, Кремль, товарищу Ульянову-Ленину…»

ЕСЛИ ХОЧЕШЬ СТАТЬ КОСМОНАВТОМ…

Повесть

ЗНАКОМСТВО С МОРЕМ

1

— Mo-ре, мо-ре, — приложив ладони к губам, закричал Герман и запрыгал от