Земляки - Павел Александрович Гельбак

Собака нехотя поднимается, подходит к дивану, на котором лежит Гражина, кладет морду на подушку и уже не воет, а жалобно скулит, предупреждая о беде, которую не в силах предотвратить.

— Нет, Трезорчик. — Девочка гладит шелковистую шерсть. — Нет, ты ошибаешься, тетя Эляна еще вернется, обязательно вернется к нам. Они убили мою маму, папу, а тетя выживет, вот увидишь.

Подавленные горем девочка и собака лежат на диване, тесно прижавшись друг к другу, а за окном черная ночь, тревожная, страшная ночь. Чуть забылась в тяжелом сне Гражина, как собака снова занимает свой пост у порога, вытянув морду, воет.

Гражина, преодолев страх, одевается, берет на поводок Трезора и отважно шагает за порог тетиной квартиры, туда, в ночь, где не спят еще взрослые.

Дзилинь-дзилинь-дзилинь… Гражина дергает и дергает фарфоровую ручку звонка. За дверью слышатся шаги, гремят засовы, в образовавшуюся щель виден доктор Верещагин со свечой в руках. На нем незастегнутый халат. Прикрывая ладонью колеблющееся пламя свечи, он спрашивает:

— Кто там? — узнав девочку, сбрасывает предохранительную цепочку, полностью раскрывает дверь: — Чего тебе?

— Тетя Эляна?

— Все еще без сознания, — видя горе девочки, говорит в утешение. — Утро вечера мудренее. Будем надеяться. Сейчас к ней нельзя. Забирай свою собаку и иди спать. Ни Клавы, ни твоего дружка дома нет. Не приходили еще из своего «Смольного».

Дверь закрывается. Всегда такой послушный Трезор отказывается подчиняться Гражине. Напрасно она тянет его за ошейник, просит, называет ласковыми именами, собака укладывается у порога дома доктора.

— Ну и хорошо, ну и оставайся, противный, противный Трезорище. Ты же слышал, доктор сказал, чтобы мы уходили. Его надо слушаться. Он лечит тетю Эляну, он ее спасет.

Собака неподвижно лежит у порога.

— Ах так, упрямый пес. Хорошо же, я ухожу одна. Пусть меня тоже убьют.

Девочка решительно направляется к «Смольному». Как только завернула за угол, ее догнал Трезор.

У самого кадетского корпуса, обдавая девочку и собаку облаком пыли, проезжают длинные автомобили. Они останавливаются у подъезда. Часовые берут на караул. Затаившаяся у стены, Гражина видит, как из машин выходят Муравьев, Иванов, командир бронедивизиона, грузин в черкеске, другие незнакомые люди.

Гражина угадывает среди множества окон «Смольного» окна редакции. Одно из них бледно-желтое. Там горит свет. Значит, еще не ушли редактор Швер, тетя Клава, наверняка в редакции остались ночевать Сашка и другие ребята. Счастливые — они все вместе.

Матросы, несущие караул у подъезда в здание, преграждают путь девочке и собаке.

— Гы, дывысь, — гогочет один из матросов, — еще командующий объявился и тоже с адъютантом.

— Дяденьки, я же здесь работаю в редакции, — пытается объяснить Гражина. — Вон и свет у нас в окне горит.

— Ты еще и врать будешь, — матрос звонко шлепает Гражину по попе. — Марш отсюда, костлявая.

Матросы напоминают Гражине тех анархистов, что разбросали на базаре ее газеты. Сжав ладонь на ошейнике Трезора, девочка уходит от подъезда. За кустами, как раз напротив окон редакции, стоит старый диван с вылезшими пружинами, на нем маленькие газетчики ожидают но утрам свежие номера «Известий». Девочка втаскивает упирающегося Трезора на диван, звенят пружины. Все-таки здесь не так страшно, как в пустой квартире тети Эляны. Прижавшись к мягкой собачьей шерсти, Гражина наблюдает за тенями людей, которые мелькают в нескольких освещенных окнах огромного здания, видит огоньки самокруток, которые курят матросы и шоферы окруживших «Смольный» броневиков. В ночной тишине отчетливо слышны негромкие солдатские беседы. Они все о том же. О войне, о земле, о бабах. Прострекотал мотоцикл, мотор у подъезда затих. Мотоциклист громко сказал часовым:

— Срочные бумаги на подпись главнокомандующему.

Гражина мысленно последовала за порученцем: но широкой лестнице, потом по коридору направо, к кабинету Варейкиса. Но в окне его кабинета свет не горит. Неужели и его арестовали? Ярко светятся окна зала. Может быть, там проходит заседание, и там сейчас вместе с Муравьевым заседают Варейкис, Швер и тетя Клава. Она, конечно, уже рассказала Варейкису об аресте Тухачевского. И большевики, наверное, его освободили.

Легкий ветерок донес запах махорки. Усевшись в одну машину, солдаты из бронедивизиона делились впечатлениями минувшего дня. Говорили о приказах Муравьева, листовках Симбирского Совета, вздыхали: трудно разобраться, кто прав, а кто виноват.

— Зачем мы Совет окружили?

— Главком приказал.

— Приказал? Нашими руками хочет Советскую власть задушить.

— Не Советскую власть, а большевиков.

— Я тоже большевик.

В здании «Смольного» раздались выстрелы. Один… второй… Потом беспорядочная стрельба, и наступила тишина. Молчали солдаты, окружившие кадетский корпус, вжались в нишу у парадного матросы-часовые.

Из подъезда выскочил грузин в черкеске.

— Кацо, главкома убили, — кричал он в темноту ночи, ни к кому не обращаясь. — Предательство! Муравьева застрелили!

Солдаты возбужденно загалдели. Все сразу:

— Как убили?

— Кто стрелял?

— За что убили?

— Вот тебе и Наполеон!

— Достукался.

Первыми опомнились матросы. Выхватив оружие, они двинулись к зданию, неистово матерясь.

Навстречу им вышла группа людей в гражданских костюмах. Гражина узнала Варейкиса в его синей блузе и Швера в потертой студенческой куртке. Девочка в ужасе вскочила с дивана. Ей казалось, что разъяренные матросы сомнут, растерзают небольшую группку гражданских людей.

Иосиф Михайлович спокойно, как будто не видел надвигающихся на него матросов, отчетливо произнес:

— Товарищи, я из Симбирского комитета партии большевиков Варейкис. От имени губисполкома должен вам сообщить: только что погиб смертью предателя, изменивший Советской власти и революции, Муравьев…

— Гады, такого человека угробили, — рванулся к Варейкису чубатый верзила в тельняшке.

— Полегче, дядя, — загородил ему дорогу Медведь. — Кидай револьвер, рваная калоша!

Латышские стрелки, бойцы Московского отряда плотным кольцом окружили членов губисполкома. С балкона на площадь направлено дуло пулемета.

Клава Верещагина в сопровождении ребят — разносчиков газет — выносит из типографии пачку листовок. К ним присоединяется Гражина. Они раздают солдатам бронедивизиона, матросам, пулеметчикам, всем, кто стоит на площади, белые листки, пахнущие свежей типографской краской.

Гражина не слышит, о чем говорит собравшимся Варейкис. Она повторяет жирно набранные на листовке слова: «Революция одержала победу. Революция торжествует!»

Над Волгой уже розовеет край неба. Скоро рассвет.

4

События этой ночи в Симбирске найдут отзвук во всей России, станут обрастать легендами, правда перепутается с вымыслом. Об измене Муравьева первой напишет центральная газета «Известия». Не располагая достаточной информацией, уже на второй день после гибели Муравьева корреспонденты «Известий» сообщат читателям:

«…Муравьев — левый эсер. Получив телеграммы ЦК партии левых эсеров о том, что будто бы левым эсерам удалось захватить власть в Москве, он но приказу левоэсеровского ЦК немедленно перешел на сторону мятежников.

Захватив народные деньги, Муравьев бежал из Казани в Симбирск.

Из Симбирска он дал телеграмму за