Адмирал Колчак. Драма Верховного правителя - Владимир Геннадьевич Хандорин

(прежде всего в общей организации тыла, транспорта, мобилизационного аппарата, спецслужб) Колчак все же проявил себя сильнее и предприимчивее Деникина, который кроме армии практически ничем не занимался (да и в ней не сумел своевременно наладить мобилизационный аппарат, из-за чего его армия при более густонаселенном тыле численно уступала колчаковской).

В целом как личность Колчак представляет, пожалуй, больше интереса. Хотя авангардом Белого движения была все-таки деникинская армия.

И все же, при всех отмеченных нюансах, значение формального подчинения Деникина и других региональных белых лидеров Колчаку нельзя недооценивать. Несмотря на разделявшие их пространства, не позволявшие осуществлять координацию боевых действий и реальную единую власть, было достигнуто главное: морально-политическое единство Белого движения, на основе единой (сложившейся в первой половине 1919 года) социально-политической программы и с единым признанным вождем. Это не подлежит сомнению, а циркулирующие порой в неосоветских кругах сплетни о якобы имевшей место «взаимной вражде» между ведущими лидерами Белого движения лишены всяких оснований.

Глава 4

Белая идея и Колчак

На кого опирались белые?

Прежде чем раскрывать содержание «Белой идеи» и ее применение на практике, надо понять, от кого она исходила, и кто ее поддерживал (в одной из предыдущих глав мы лишь тезисно дали общие контуры расклада сил, сложившегося после большевистского переворота в России). Социальную базу белых на Востоке России составляли предпринимательские круги («буржуазия» по тогдашней терминологии), офицерство, казачество Оренбургского, Уральского, Сибирского, Забайкальского и более мелких казачьих войск, малочисленное в восточных регионах страны дворянство, чиновничество, консервативно-патриотическая и либеральная интеллигенция (идейно сомкнувшиеся в этот период на платформе либерального консерватизма и великодержавного патриотизма под эгидой партии кадетов), духовенство, наиболее зажиточные слои коренного сибирского крестьянства, не знавшие помещиков и обладавшие большим количеством земли (в среднем больше даже, чем донские и кубанские казаки – соотношение земли на душу населения у них см. в примечании)[185]85, квалифицированные уральские рабочие, пострадавшие от большевистской уравниловки в зарплате, беженцы из-за Волги от большевиков. Феноменальный факт, тщательно замалчивавшийся в советское время: среди лучших, наиболее отборных частей армии А.В. Колчака, отличавшихся исключительно высокими боевыми качествами, были Ижевская и Воткинская дивизии, состоявшие из уральских рабочих-добровольцев. Работавшие на оружейных заводах, высококвалифицированные и до революции получавшие хорошую зарплату, от советской власти с ее «уравниловкой» в годы «военного коммунизма» они понесли лишь ущерб и в августе 1918 года подняли знаменитое Ижевско-Воткинское восстание. Продержавшись три месяца, они затем вынуждены были отступить и влились в армию Колчака, где, как уже было сказано, составили две отборные добровольческие дивизии.

Ударную роль в Белом движении при Колчаке, как и на деникинском Юге, играли офицерство и казачество. Против были настроены железнодорожные рабочие (наиболее распропагандированные большевиками), крестьяне-«новоселы» (столыпинские переселенцы), завидовавшие коренным богатым сибирским «старожилам», развращенные «армейской демократией» солдаты 1917 года, демократические круги интеллигенции в лице партий эсеров и меньшевиков, имевших влияние в земствах, кооперативах и профсоюзах.

Богатый материал о настроениях тех и других дают многочисленные донесения местных властей, сводки органов контрразведки и государственной охраны. Основная масса крестьянства оставалась инертной. Крестьяне были недовольны взиманием податей (налогов), которые деревня фактически перестала платить в период революционного хаоса 1917–1918 годов, и мобилизациями на войну, смысл которой основная масса рядового населения Сибири плохо понимала. Ряд мемуаристов справедливо отмечали, что Гражданская война на востоке страны, ускоренная восстанием чехов, началась здесь преждевременно, когда население еще не успело почувствовать на себе всю тяжесть большевистского владычества. Не случайно с началом отступления армий Колчака первыми стали разлагаться части, состоявшие из сибиряков, и наоборот, наиболее упорными оказались части из волжан и уральцев, успевших более основательно ощутить на собственной шкуре «прелести» большевистской власти.

Таким образом, с одной стороны, власть Колчака сложилась на более социально благоприятной почве, чем, например, власть А.И. Деникина на Юге, где была гораздо более острая социальная поляризация населения, особенно между помещиками и крестьянами и между предпринимателями и рабочими; к тому же здешнее казачество не страдало, в отличие от донского и особенно кубанского казачества на Юге, автономистскими амбициями. И это признавали лидеры антисоветского Национального центра, говоря, что «армия адмирала Колчака, зародившаяся на крепкой почве Сибири, среди однородного по составу и здорового по духу сибирского населения… поставлена в лучшие условия борьбы, чем армия Юга, стесненная в своем движении местными сепаратистскими течениями»[186].

Кроме того, территориальное положение белых на Востоке было более стабильным, чем на Юге, где территория, занимаемая белыми, сначала стремительно расширялась, а затем так же резко сужалась, и в результате так и не сложился полноценный государственный и военный аппарат управления (и это, между прочим, было причиной большей численности армии Колчака по сравнению с деникинской, при том, что Деникин занимал более густонаселенные территории – нормальный мобилизационный аппарат в его армии так и не был сформирован). На Востоке у Колчака он сложился.

Бытует стереотипное мнение, что Сибирь традиционно была не только экономически, но и политически отсталой сравнительно с Европейской Россией. Это не совсем так. Сибирское население, несмотря на невысокий процент интеллигенции (до революции за Уралом был лишь один вузовский центр – Томск), еще при монархии отличалось относительной независимостью и пассионарностью, что объяснялось и меньшим удельным весом государственной бюрократии, и отсутствием пережитков крепостничества (искони отсутствовавшего здесь), более свободным образом жизни, наконец, определенным идейным влиянием политических ссыльных.

С другой стороны, как уже говорилось, основная масса сибирского населения плохо понимала смысл войны, поэтому с наступлением военных неудач начали развиваться дезертирство и партизанское движение в тылу. Кроме того, в армии Деникина был более высокий процент кадрового офицерства, что делало ее более боеспособной.

В последнее время в просоветской публицистике широко распространился миф, будто в Гражданскую войну большинство офицеров воевало в Красной армии против белых якобы «из патриотических соображений», признав советскую власть «подлинно народной», при этом приводятся взятые с потолка цифры и т. п. Это чистейший вымысел. И самое забавное, что в СССР роль офицеров-«военспецов» в формировании Красной армии и в Гражданской войне длительное время, наоборот, всячески затушевывалась: популяризировались либо представители большевистской партии (вроде М.В. Фрунзе и К.Е. Ворошилова), либо «самородки из народа» (типа С.М. Будённого, В.К. Блюхера и В.И. Чапаева). Лишь в позднем СССР, на волне хрущёвской «оттепели» стали отдавать должное и «военспецам» из царских офицеров. В современную же эпоху, учитывая возросшую популярность дворянства и монархии, коммунисты и их сторонники ударились в обратную крайность: стремясь провести преемственность между «лучшими традициями царской России» и советским периодом (хотя после Октября советская власть полностью отказалась от какого-либо правопреемства от старой России, и о традициях патриотизма вспомнила лишь к концу 30-х годов на фоне краха идеи «мировой революции» и провала Коминтерна в борьбе с фашизмом), они теперь, наоборот, пытаются представить дело так, будто