«…Ради речи родной, словесности…» О поэтике Иосифа Бродского - Андрей Михайлович Ранчин

Само посвящение «Рождественского романса» ленинградцу с именем Евгений (и «речной» фамилией Рейн), вкупе с многочисленными «речными» мотивами стихотворения, возможно, отсылает читателя к классической петербургской поэме «Медный всадник». И уже совершенно очевидным кажется то обстоятельство, что ночная Москва, какой она предстает в стихотворении Бродского:

Плывет в тоске необъяснимой

пчелиный хор сомнамбул, пьяниц —

чрезвычайно напоминает Петербург, каким он описывался создателями так называемого Петербургского текста – Пушкиным, Гоголем, Достоевским, Андреем Белым… Почти прямой цитатой из Достоевского выглядит строка о «желтой лестнице печальной» из четвертой строфы «Рождественского романса»[273].

Соглашаясь с этим истолкованием, добавлю еще некоторые соображения в его поддержку. Мотив плывущего по небу, как по морю, месяца, возможно, навеян фетовским стихотворением «Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне»[274]. Колористический атрибут желтая действительно характерен для цветовой гаммы Петербурга Достоевского, хотя как раз «желтой лестницы печальной», упоминающейся в «Рождественском романсе», у него нет. (Зато лестница – один из главных локусов петербургского пространства в «Преступлении и наказании».) В этом романе есть 30 лексем с корнем желт– (желтый/желтенький/желтоватый); это кацавейка Алены Ивановны, обои (несколько раз), мебель (несколько раз), диван (два раза), лицо (несколько раз), каморка Раскольникова, стакан, сахар, вода (чай), «желтый билет» (несколько раз), «домики», банкнота, «желтовато-черное пятно» – след от удара копытом на теле Мармеладова[275]. Для сравнения – в «непетербургских» романах или в произведениях, действие которых лишь частично разворачивается в столице, частотность таких лексем ниже: в «Бесах» – 15 раз, в основном портреты; в «Идиоте» – 9, также в основном портреты; в «Братьях Карамазовых» – 24 раза, почти все случаи – портретные характеристики. В качестве атрибута интерьера ни в одном из этих произведений желтый цвет не фигурирует.

Стоит добавить, впрочем, что желтый цвет как атрибут Петербурга может отсылать у Бродского не столько непосредственно к Достоевскому, сколько к поэзии Серебряного века. Эту цветовую характеристику прямо акцентировал как признак имперской столицы Иннокентий Анненский в стихотворении «Петербург»:

Желтый пар петербургской зимы,

Желтый снег, облипающий плиты…

Я не знаю, где вы и где мы,

Только знаю, что крепко мы слиты[276].

Желтая цветовая гамма характерна также и для ахматовского Петербурга: «Над дворцом черно-желтый стяг» («Поэма без героя»)[277]; «Вижу выцветший флаг над таможней / И над городом желтую муть»[278]. Черно-желтая гамма была для Ахматовой устойчивой характеристикой Петербурга/Ленинграда и в постимперское, советское время. Лидия Чуковская записала ее слова о ленинградской луне и черной воде, сказанные 27 сентября 1939 года:

—Ленинград вообще необыкновенно приспособлен для катастроф,– сказала Анна Андреевна.– Эта холодная река, над которой всегда тяжелые тучи, эти угрожающие закаты, эта оперная, страшная луна… Черная вода с желтыми отблесками света. Все страшно. Я не представляю себе, как выглядят катастрофы и беды в Москве: там ведь нет всего этого[279].

Возможно, что-то подобное мог слышать намного позднее от Ахматовой и Бродский.

Ахматовский подтекст в данном случае можно признать, наверное, главным. Бродский познакомился с Анной Ахматовой меньше чем за полгода до написания стихотворения, 7 августа 1961 года[280]. Согласно позднейшим воспоминаниям Бродского, это знакомство, правда не сразу, произвело в его сознании настоящий переворот[281]. Позднее он говорил: «Все, что я делаю, что пишу,– это в конечном счете и есть рассказ об Ахматовой»[282]. И утверждал: «Ей я обязан девяноста процентами взглядов на жизнь (лишь десять – мои собственные) <…>»[283]. По признанию самого Бродского, Ахматова в его присутствии «множество раз» читала «Поэму без героя»[284]. Между тем «Поэма без героя», в которой Петербург представлен в черно-желтой гамме императорского штандарта,– это в высшей степени петербургская поэма, на что должен был обратить внимание Бродский, который в 1961 году мог слышать чтение автором текста ее третьей редакции. «Рождественский романс» написан по московским впечатлениям Бродского 28 декабря 1961 года[285]. Этот декабрь он провел в Москве[286], однако видеться там с Ахматовой не мог: она в это время находилась в ленинградской больнице[287].

Черно-желтый Петербург, окрашенный в цвета императорского штандарта, задолго до Анны Ахматовой встречается в стихотворении Осипа Мандельштама «Дворцовая площадь»:

Только там, где твердь светла,

Черно-желтый лоскут злится,

Словно в воздухе струится

Желчь двуглавого орла[288].

Но это стихотворение, включенное Мандельштамом во второе издание «Камня», было запрещено цензурой[289]; Бродский его знать в 1961 году, очевидно, не мог. По собственному признанию С. М. Волкову, автор «Рождественского романса» познакомился с поэзией Мандельштама в 1960 или в 1961 году. Воздействие было ошеломляющим. Прочитал он в то время только стихи, напечатанные в двух сборниках – в «Камне» и в «Tristia»[290].

Однако он мог знать другое мандельштамовское стихотворение – «Петербургские строфы», в котором столица империи тоже окрашена в желтый:

Над желтизной правительственных зданий

Кружилась долго мутная метель…[291]

Этот текст вошел во все три издания «Камня» (1913, 1916, 1923). Бродский в интервью С. М. Волкову назвал это стихотворение одним из двух мандельштамовских поэтических текстов, произведших на него в юности «особенно сильное впечатление»[292].

Возможно, еще одним литературным подтекстом – претекстом «Рождественского романса» является мандельштамовский «Ленинград», где есть строка «Рыбий жир ленинградских ночных фонарей», в которой упомянут опять-таки желтый цвет как признак города[293]. Текст стихотворения был издан в 1932 году в «Литературной газете», до этого оно распространялось в списках[294]. Не исключено, что Бродский мог узнать его от Ахматовой. На знакомство с «Ленинградом» косвенно указывают совпадения в «Рождественском романсе»: «мертвецы», «желтая лестница» (у Мандельштама тоже «мертвецы» и «черная лестница», составляющая оппозицию к «парадной», притом что «черная» в цветовом значении входит в петербургский колористический комплекс «черно-желтый»).

Упоминание о желтом цвете в «Рождественском романсе» глубоко не случайно. Он не относится к числу любимых в поэтической палитре Бродского: по интенсивности занимает шестое место (62 употребления), уступая белому, черному, зеленому, синему и красному[295].

Вернемся к толкованию «Рождественского романса» О. А. Лекмановым. Его общий вывод: мотивы стихотворения «двоятся, ускользают от однозначного истолкования»[296], – конечно же, справедлив. Однако эта интерпретация не объясняет того факта, почему рождественская тема