Человек читающий. Значение книги для нашего существования - Рюд Хисген

задачей как читателей, так и копиистов. Блаженный Августин (350–430), живший в IV веке, рассказывает в «Исповеди» о своем удивлении при виде Амвросия, епископа Миланского, читавшего не вслух, как все в то время, а про себя:

Когда он читал, глаза его бегали по страницам, сердце доискивалось до смысла, а голос и язык молчали. Часто, зайдя к нему (доступ был открыт всякому, и не было обычая докладывать о приходящем), я заставал его не иначе как за этим тихим чтением. Долго просидев в молчании (кто осмелился бы нарушить такую глубокую сосредоточенность?), я уходил, догадываясь, что он не хочет ничем отвлекаться в течение того короткого времени, которое ему удавалось среди оглушительного гама чужих дел улучить для собственных умственных занятий. Он боялся, вероятно, как бы ему не пришлось давать жадно внимающему слушателю разъяснений по поводу темных мест в прочитанном или же заняться разбором каких-нибудь трудных вопросов и, затратив на это время, прочесть меньше, чем ему бы хотелось. Читать молча было для него хорошо еще и потому, что он таким образом сохранял голос, который у него часто становился хриплым. С какими бы намерениями он так ни поступал, во всяком случае поступал он во благо.

(Св. Августин. Исповедь){28}

Чтение про себя распространилось лишь в XII веке[106]. Важным новшеством, открывшим новую возможность, было использование интервалов между словами[107]. Когда все слова написаны слитно (scriptio continua), читать вслух приходится для того, чтобы разобрать написанное. А когда слова в строке отделены друг от друга, незнакомый текст становится намного более доступным. Это новшество изобрели ирландские и англосаксонские копиисты, работавшие в монастырских скрипториях в VII–IX веках, откуда оно перешло в школы и университеты. Последствия были велики: благодаря интервалам между словами и чтению про себя люди стали читать не только быстрее и, соответственно, больше, но смогли обращаться к более сложным текстам.

До этого практиковалось преимущественно «медитативное чтение», при котором человек погружается в знакомый текст, например, такой, как Библия. Данный способ чтения описал французский философ-схоластик XII века Гуго Сен-Викторский в трактате «Дидаскаликон, или Семь книг назидательного обучения»: «Начинают учение с чтения, а завершают его размышлением <…> И если человек научится через сотворенные вещи размышлять и понимать Творца, душа его равным образом и наукой будет просвещена, и радостным покоем обеспечена»[108]{29}. Для лучшего понимания более сложных и ранее незнакомых текстов возник другой способ вдумчивого чтения: «чтение с целью познания». Этот новый способ чтения подразумевал чтение по буквам.

Кроме использования интервалов между словами, был изобретен еще один новый прием размещения текста на странице, упрощавший чтение книг, из которых читающий должен был черпать знания. Этот прием помогал сделать структуру текста более наглядной. Средневековый клирик хотел, чтобы учебники давали ему возможность тотчас находить нужную информацию, что на латыни называлось statim invenire. Этому помогало вошедшее тогда в употребление расположение материала в алфавитном порядке[109]. По сравнению с иерархически-тематической последовательностью расположения материала алфавитный порядок был довольно-таки произвольным, но зато так было легче разыскать информацию и расширить свои знания.

Тектонический разлом

Чем больше появляется письменных текстов, тем важнее становится грамотность. Возрастает также потребность в новых способах взаимодействия с текстами. Но не надо думать, что письмена быстро вытесняют устную культуру. Долгое время, пока изобретение Гутенберга не одержало окончательную победу, устное слово, рукописи и первопечатные книги продолжали функционировать почти на равных. Какая из этих трех форм существования словесных произведений лучше? Нелепый вопрос. У каждой из них есть свои плюсы и минусы. И все же в культуре то и дело возникают некие рубежи, периоды, когда различные виды коммуникации начинают друг с другом конкурировать. Возьмем, например, знаменитую фразу «Verba volant scripta manent» «(Произнесенное) слово улетает, написанное остается». В 1586 году английский поэт Джеффри Уитни (1548–1601) напечатал в Лейдене сборник эмблематической поэзии на английском языке «A Choice of Emblemes» («Избранные эмблемы»). Одна из эмблем называется «Scripta manent». На переднем плане гравюры, иллюстрирующей стихотворение, изображены аккуратно лежащие на столе и скамье книги, а на заднем плане — рушащиеся каменные дома с колоннами и арками. Стихотворение выражает словами ту же мысль, что легко прочитывается по гравюре:

…Время несется вперед,

Оно пожирает сталь и рушит мрамор:

Но письмена ему неподвластны, что бы оно ни делало,

Письмена остаются такими же, какими были с самого начала мира…

То есть «(произнесенное) слово улетает, написанное остается». Ибо время способно пожрать железо и разрушить мрамор, но как бы оно ни старалось, слово написанное сохраняется. Поступив учиться в Лейденский университет, Уитни соприкоснулся с хорошо развитой культурой книгопечатания, какой в Англии тогда еще не существовало. В Англии стихи либо декламировали друг другу устно, либо записывали от руки. Стихотворение Уитни «Scripta manent» можно рассматривать как оду книге, скорее всего печатной.

В культуре с доминированием устного слова выражение «Verba volant scripta manent» имело бы наверняка противоположный смысл. Его бы трактовали так: «Произнесенные слова разлетаются по миру, а написанное слово остается лежать там, где его написали». Ведь в культуре с доминированием устного слова именно устное слово является живым, а написанное — мертвым. Устное слово подразумевает диалог. Оно приспосабливается к обстоятельствам. Все могут его слышать. В письменной культуре материальность письменности как бы бальзамирует некогда столь живое устное слово и превращает его в мертвеца, которого оживить может только небольшая группка посвященных.

Как мы видели ранее, Сократ, учитель Платона, возмущался свойством письменности фиксировать живое слово, подобно тому как энтомологическая булавка прикалывает редкую бабочку к странице коллекции. На протяжении тысячелетий к такому закреплению слов на том или ином носителе относились как к чему-то сомнительному. В настоящее время мы рассматриваем способность письма сохранять содержание как самое главное и само собой разумеющееся достижение письменности. Вместе с Уитни мы верим, что сказанное устно — унесет ветром, а написанное слово останется навсегда. В нашей культуре, основанной на письменности, тексты вездесущи и легкодоступны. Все, что имеет хоть какую-то важность, а также многое совершенно не важное, записывается на бумаге, печатается в книге, сохраняется, становится доступным для всех умеющих читать. Знания стали чем-то объективным и поддающимся проверке: мы можем установить их характер, объем, происхождение и ценность. С течением времени первоначальное недоверие к такому новому средству передачи информации, как письменность, сменилось глубочайшей верой в его полезность и важность, от повседневных списков покупок до завещаний и законов. Что написано