Дом по соседству - Пайсано

Гарри взял Гермиону за руку и закрыл глаза: тогда, когда он только узнал о частице Вольдеморта в своей голове, он не особо думал о том, что это значит. Сириус сразу сказал ему о малой, но существующей вероятности того, что разрушение жившего в Гарри хоркрукса может закончиться и смертью, и увечьем, и Гарри быстро решился следовать своему сердцу, а не взвешивать за и против. А теперь Гарри искал в своем прошлом инородные черты, пытался угадать моменты, в которые действовал не совсем он, и это было нелегко и даже страшно, слишком многое ставилось под сомнение — и слишком трудно было взглянуть на себя со стороны и представить, что в нем иногда могла видеть Гермиона и что она теперь о нем поняла. Так, спускаясь в свое прошлое и в глубину своего я, Гарри дошел до самого последнего основания, на котором держится все.

— Ты выйдешь за меня замуж? — спросил Гарри, открыв глаза, и Гермиона улыбнулась ему так же, как и всегда, со светлым и открытым сердцем.

— Конечно, — ответила Гермиона, — хотя пока нам вряд ли кто-нибудь разрешит пожениться. Но если ты хотел узнать, не буду ли я тебя теперь бояться или сторониться — то, конечно, не буду. Для меня ничего не изменилось — ты же всегда знал, что я девочка из семьи с не самыми гуманными профессиями, и мне казалось, что ты с этим смирился и тебе даже понравилось. Я очень давно поняла, что мой папа раньше убивал людей, и я вообще-то неплохо себе представляю, что Микки делал с Вольдемортом — тот самый дядя Микки, который дарил мне маленькой кукол и розовые платьица, который потом учил нас с тобой разводить костер и спасал нас от лесных пчел. Я, пожалуй, не хочу знать подробности о том, как именно Микки добывал информацию о хоркруксе в твоей голове и о том, что с этим хоркруксом можно сделать, но мыслей «как он может быть на такое способен» у меня нет уже пару лет — потому что я знаю, что многие хорошие люди способны на «такое», и даже знаю, что не вышла бы замуж за парня, который действительно не способен никому сломать нос.

От последней фразы Гарри все-таки улыбнулся: как ни умела Гермиона показаться образцовой и примерной, Гарри никогда не мог представить, что она смогла бы долго общаться с каким-нибудь домашним мальчиком — даже Рон, у которого было пять старших братьев, один безбашеннее другого, однажды сказал Гермионе, что она на любого может нагнать жути.

— Я думаю, Гарри, что людей определяет не то, что они не делают, а то, что они делают и ради чего, — уже совсем серьезно сказала Гермиона. — И я немножечко знаю, как Микки уломал Вольдеморта — Микки сказал, что Вольдеморт трус. Так что, думаю, если часть его души, бывшая в тебе, и осознавала себя, то она половину нашей жизни тряслась от страха как осиновый лист — например, когда мы в шесть лет гребли в каноэ по осеннему морю, или когда мы забирались на радиовышку, или когда ты постоянно лез в драку с ребятами на полторы головы выше тебя. Думаю, ты давно объяснил этой частичке Вольдеморта, что ты сильнее, победил ее и стал от этого только лучше.

— Думаю, это ты его победила, — сказал Гарри, садясь на кровати и свешивая ноги вниз, в нем все-таки не было ничего от Вольдеморта, и вот эти щедрость и великодушие тоже были этому порукой. Гермиона перебралась со стула к нему на кровать, села рядом и потерлась лбом об его щеку, а Гарри весело подумал, что из лазарета его очень скоро не выпишут, а выставят. Все, на чем все эти годы строилась его душа, весь ее крепкий фундамент, все это было таким же, как раньше, и это доказывало, что и раньше в нем не было никакой червоточины — от яркого света любви, озарявшего всю его душу, не могло укрыться даже пятнышко тьмы. Сейчас он любил Гермиону совершенно так же, как и всегда, так же чувствовал родство их душ, ему даже казалось, что они дышат в унисон и что их сердца бьются в едином ритме. И в том, что сейчас в нем снова бродили желания после поцелуев спуститься губами по ее шее и начать расстегивать ее рубашку, тоже не было ничего плохого, просто они оба постепенно становились старше.

— Я люблю тебя, — тихо произнес Гарри, а Гермиона вдруг уселась верхом к нему на колени, и это тоже было правильно — их любовь обнимала собой и поцелуи, и дружбу, и магию, и пробуждающееся желание, и вообще всю их жизнь. — Я уверен в этом даже больше, чем в том, что я дышу, потому что я люблю тебя дольше, чем я себя помню. Я часто думаю, что цена всего мира в твоих улыбках: самая большая и значительная вещь не стоит ровным счетом ничего, если она не заставит тебя улыбнуться, а самая маленькая мелочь, которой ты улыбаешься, стоит очень многого. Мне порой кажется, что, если бы мы каждый день просыпались в новом городе и начинали жизнь с нуля, мы бы от этого не устали, только потому что и тогда были бы вместе, — а если бы мы прожили всю жизнь вдвоем в пустом лесу, нам все равно не было бы скучно. Иногда я смотрю на тебя и думаю, что сильнее любить тебя уже невозможно, а ты просто поправляешь волосы или искоса на меня взглядываешь, и я понимаю, что возможно. И поэтому наша сказка никогда не кончится.

КОНЕЦ