Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «По следам „Книжной Сибири“» - Альманах Российский колокол

Узнавать секрет сувальд

в мертвом свете электрическом

Не открылось

не успел

Ох уж этот палец цепкий

Щелкнувший секундомер

крови

в горле

привкус терпкий

Вот поди ее найди

длинноносому Тортиллу

Трех девяток оценив

перевернутую силу

Чистой пробы

но на дне

я вожатый поневоле

А подайте смысл мне

облаком на небосводе

Белой пачкой балерин

ноги руки ей в придачу

Пусть я буду не один

по небесным кочкам скачущим

Цель высматривающим

блик

и в сложенные крылья

Устремлю я

напрямик

предпоследние усилия…

При помощи собственных рук

Нас оставили жить у обочин

достаточно

трудных

дорог.

И мы захотели очень,

чтоб к нам

заглянул

Бог.

Он всегда проходил мимо —

не глядя

по

сторонам.

Но вот в одну лютую зиму

он

заглянул

к нам.

Остановил свой пристальный,

проникновенный

взгляд

и спрашивает нас искренно:

здесь кто-нибудь

мне

рад?

Мы кинулись, побежали.

Снег,

искрясь,

полетел

вверх…

Я помню, когда возвращались —

верили,

что живем —

лучше всех.

У каждого сердце звучало

как самый

приятный

звук.

Мы начали строить Начало

при помощи

собственных

рук.

Надежда желтого на оранжевое

Сложно себе представить, каким будет это произведение через двадцать лет.

Нет. Да, оно еще сырое. Да нет, в нем точно что-то есть…

Автор

Вход в сумасшедший дом был по-своему мил. Мантру зеленый слон, опершись о косяк, читал, в хобот скрестив глаза – вольную дав ушам, которые, громко смеясь, виляя хвостами, ушли.

«Хорошее место. Входи» – на мощной слоновьей спине написано карандашом химическим, а на груди – орден: «Зеленый друг идущего трудным путем». Первая степень. Страж. Профиль – не выпускать!

По мне, хорошо, что слон. Не крыса, не таракан. Тарантул какой-нибудь гораздо зловещее, по мне. Вхожу, раз такой расклад – бесплатно. Свободный вход. Когда еще попаду в подобную ерунду?

– Здравствуйте! Я – Иисус!!!

– Надо же… – Это я. В первых строках повезло. Не серый вам кардинал, не Гэндальф, что Рональд Джон, отправивший Фродо во мрак, а знающий, для чего покинул свой собственный крест. – И вам, – говорю, – не хворать.

Первому встречному лайк ставлю. Дальнейший путь загрезился в желтых тонах, Солнечный то есть весь с пяток и до волос.

«Счастья тебе, Христос! Славься, желтея в веках где-нибудь на облаках», – так говоря про себя, в медленном желто скользя, надеясь найти, успеть, возможно, по-оранжеветь, во множество чудных палат проводит меня медбрат.

Зачем я не сразу с утра? На смене была медсестра. Вся в латексе и бигудях, при двух все-возможнных грудях. В прекрасного цвета bon ton весь облик ее погружен, наверное, быть бы мог опять с головы до ног – стою не одет, не обут – не где-нибудь, а тут.

Хотя без смирительных пут. Галоперидол не дадут. В палату для буйнопомешанных не поместят меня, грешного, потерянно-безнадежного, вдобавок снабдят одеждою. Сплошь привилегии-бонусы для повышения тонуса.

Медбрат же, сказать будет кстати, подводит меня к палате, в которой полно уже разных, нисколечко не заразных. Им в историю так и заносится: «Мысли особи не переносятся. Их культурно привить пытались – мысли полностью вскоре стирались».

– Заходи. Не робей. Не опасно, – мне медбрат анапестом в гласные.

– Да какая уж тут опасность, если мысль над средою не властна?

И вхожу, не дождавшись ответа, в это неплодоносное лето.

– Здрасьте вам, досточтимцы прошедшего! Отчего ж вы теперь сумасшедшие? Ясно дело, что День Завтрашний опаляет извилины заревом, а вчерашнего стынь кромешная как же сделала вас нездешними? – Я с порога ко всем с вопросами непростыми: мол, вы – люди взрослые.

А они мне:

– А вы сами-то чью разрушенность руинную отстаиваете?

– А футбольно-хоккейных дел, позвольте-ка, за кого то есть фанатствовать изволите?

– Не сочтите нас какими-нибудь обормотами, как у вас дела с рыбалкою и охотою?

– И в-четвертых, какая разница, кто и как в этот мир пялится?

– Да простятся нам дела дюже грешные, вы, позвольте, Христу насколько споспешествуете? – в общем, тоже хором вжарили – не по-детски незлобиво, а так, по-соседски. – Не боясь, отвечайте смелее, даже если другим чем болеете.

Вытирая улыбку с лица, начал я отвечать с конца:

– Христа, – говорю, – вашего лайкнул я. Ничего себе такой дяденька. Про футбол, про охоту с рыбалкою ничего не могу сказать особенно гадкого. Неплохие вроде безделицы, но для меня совершенно непонятная деятельность. Видеть в шайбе надкаучуковость ограниченность моей чувственности не дает мне, а мяч футбольный, затрибунностью кругло-довольный, скачет радостный в сонном пространстве с подозрительным постоянством. Гол динамит снотворность криком. Шум, не помнящий о Великом, переходит на шепот скромный, и себя не вполне помня. И я обо всем практически мыслю лишь поэтически. Бить свинцом по живому попусту – для меня равносильно подлости. И червей извлекать лопатою – для меня занятие гадкое. А в руины по пальме-истории спускаться начну еще нескоро я.

Так ответил – и всем понравилось. Видно, им действительно давно все без разницы. О здоровье у них для порядку справился и ландшафт изучать отправился.

Палата «В плену у спорта», палата с названием «Ботокс», палата «Для тех, кто с пирсингом», палата «Для разных шизиков», палата с надписью золотом: «Только татуированным»…

Сколько палат? Какие? Стены желтые – потолок синий, чтобы якобы в целях лечебных больные не лишались искусственного неба.

У меня еще и без назначений разных потолок вызывал небесные ассоциации. Потому что – время! Дизайн и все такое. Нет – известке, да и краскою половою цвета коричневой крови заболевшим сердца не наполнить. Плитка к плиточке – кафель желтый. Хоть тату – хоть рыбалка со спортом! Все здоровым-больным разрешается, кроме… К Роме тут запрещается. В процедурную… строго по графику, а остальное к Нафигу.

Нафиг – это уже в анамнезе. Он и сам по себе интересен. Кто я? как? и зачем? и куда? – для него это все ерунда. Но тату, но футбол и прочее, Александр Сергеевич отчество – не последнее для него, он поставил превыше всего. К Роме Нафиг дышал неровно и