Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «По следам „Книжной Сибири“» - Альманах Российский колокол

Я смекнул это тут же, сразу и без Нафига больше не обходился ни разу. Хоть на лекарства у меня значительная доза, но больным доказывать что-то просто несерьезно. Прибегут, напичкают или наколют. Извините, но я не напрасноголик.

– Чем пустее ведро, тем громче! – проходя, какой-то рабочий проронил ненароком фразу и скрылся в палате с надписью «Розовому Уни Тазу».

Это что еще? Мать честная! – я болезни такой не знаю. Захожу, любопытством влекомый, – вся палата в принципе мне пост-знакома: Мона, которая Лиза, смотрит откуда-то снизу на розовый писсуар, ссуженный палате в дар автором Да Жене. Ждите, мол, писайте и идите отсюда куда-нибудь дальше невидимым лестничным маршем, спускаясь спиралью генной на периферию Вселенной.

«Все, что творили до нас, – в розовый Уни Таз!» – лозунг на стенах желтых, как в лучших европейских уборных. Я чуть-чуть постоял и вышел.

Кто-то мимо проходящий сказал мне: «Тише!» Зачем? Я и так словно бриз бесшумный. Да что с него взять – полоумный. Продолжая дорогу дальнюю, останавливаюсь перед надписью «Музыкальная». Захожу, вняв совету, сделавшись значительно тише, и с порога прям речь подобную слышу:

– Было! Многое! Но прошло. Рок-н-ролл – безусловное зло! Мысли – ноль. Нетрезвая критика… Пубертатный период нытика! Хочет много – не знает как. Пьет горящее натощак. Опьяневший – он Свет несущий, песнь на Мельницу Света льющий, души всех он гитарой спасает, трезвый – плохо соображает. Продолжайте и дальше бредить под надзором врача дяди Феди, наигрывая ему свои мании в надежде на полное взаимопонимание, – дирижировал словами с табурета некто во фраке; некоторые, длинноволосясь в джинсы, закатывали рукава, явно готовясь к драке.

Я понял: спорят о предпочтениях. Которому из них посвятить свое лечение? Я этим с детства не гипнабелен. Вышел тихо, прикрыв за собою двери. И пошел. Зашел еще в палату. Монололог сразу тут как тут. И пришлось мне, тоже для порядку, слушать много длительных минут:

– Я, во-первых, и врачам не нужен. Во-вторых, не нужен никому. Ах, зачем когда-нибудь Бестужев для меня не утопил Муму? Или не Бестужев, а Тургенев? Или… Водкин Красного коня – не литературно в понедельник – утопил бы только для меня. Взял за гриву… хобот… лучше – уши! Вывел златогривого гуся (хоть какая-то, но, знаете, отдушина) – пусть потонет жалобная пся. Но никто, ни Пушкин, ни Вернадский, обо мне – ни буквой, ни строкой. Я им говорю: «Мне врач без надобности». А они холодною рукой… Нет, руками. Многорукий демон. Монстр. Рыжий. Или Буцефал, выводя медведя на арену, Александра все же поджидал. Не больной он. Как и я, здоровый. Спрячь себя за белый свой халат! Мы топить слона ходили оба, но из нас никто не виноват. Не поверили. Обоим. И на «вязки». Слон спасенным принят в персонал. Правда, говорят, что стал зеленым. Я его всегда зеленым знал. В общем, не грусти, располагайся. Здесь пройдет твой жизненный трамвай. Не катай в своем трамвае зайцев – белок разнолицых покатай. Те заплатят. От Ньютона… пальцы растопырил надо лбом Наполеон. И гнездится на горбах скитальцев лысою кукушкой желтый дом. Не устал следить за мыслью, алой линией стекающей с небес? Говорят, единственный кто – Мао! – вылечился, а потом исчез. Мы с тобой исчезнуть тоже можем. Могем. Даже если не Ван Гог будет по тревоге потревожен. Пушкин, знаешь, многого не мог…

И еще четыре с половиной бесконечно длительных минут извергал он на меня лавинно «как и почему у них вот тут».

Ситуация – капитан, очевидно. Разворачиваюсь, и уже в спину прилетает: «Катись отсюда!» Я меняю трамвай на верблюда. Не спеша, но зато надежно. Продолжаю двигаться, встречая разного рода прохожих.

– Здравствуйте! Я – Серёжа! – один из них не замедлил себя подытожить.

Хотелось ему ответить: «Я тоже». Но вы знаете, я не Серёжа. А этот был малый забавный, и я бы сказал – незабвенный. Смотреть невозможно без дрожи на сто килограмм Серёжи, который от пола до кепки – две бадминтонных ракетки. Вполне жизнерадостный парень. Кредо – поздоровался, представился – и все нормально. На верблюде я ему имеющим к-потолку-отношение показался, вот он поздороваться и представиться расстарался. Я кивнул – хоть Джавдед знал пустыни и суше, – выпуская приветственную улыбку наружу. Под уздцы скакуна. Время по лимиту. Продолжаю движение по источающим желтизну плитам…

Голова, она имеет рамки. Чуть лишка – и сразу через край. Стрекозою медсестричка в латексе мне шепнула нежно: «Отдыхай!»

Сон

«Я думаю, что и вам не меньше когда-нибудь разносит по городам какой-нибудь остолоп; наверное, это – путь, а может, со всех сторон меня окружает сон».

Вся картина в голове. Нет. В голове картина: слон, сидящий на спине блудного не-сына. Думаю: «Какого, Нафиг, он туда забрался?» Разворачиваю фантик – возникает пауза. Первая. Потом проплыл послевкусья образ: сыну ноша опостылела – слон сброшен. Откусил.

Конфеты нет. Пауза вторая. Слямзил слон? А может, сын? Честно? Не знаю. В третий раз удумал я перезагрузиться. Снится всякая фигня. Не фигня не снится.

– Мне еще.

– А что, уже?

За спиною трое. Сбоку четверо. Сюжет перекроен.

Уши. Мыши. Крысий хвост. Толстокожий спутник сунул сыну хобот в рот – сыну он не нужен. Почему? Опять вопрос. Вроде бы и надо. Может, просто не дорос? Дабл-ю не Дабл. Столько этот хобот лет многие и многим! Эти, цука, в крик: мол – нет! Мы уже не могем…

И так далее, сон нес, видно, был в ударе. Что-то про Судьбу Колес… По карманам шарил. Семь цветных карандашей выронил случайно, но при виде двух мышей загрустил печально.

Уши медленно ползли, о своем судача, лысодлинные хвосты сзади, чуть дальше. Что тут скажешь, грусть-печаль наблюдать не сладко. Запечалился и я, но украдкой.

Дальше. Бог с ним. Сей пейзаж пресен, всем известно. Я на цокольный этаж, к буйнопомешанным. Там он, в подвале, буйный настолько, что в рубашке смирительной к койке ремнями из кожи прикрученный, и это, скорее всего, к лучшему.

В потемках. Нащупал. На вязках распят. Ни шаткий ни валкий, но дышит. Возможно, в атаку зовет так комбат, как я ему крикнул: «Ты слышишь?!» Он хрипло-бессвязно, навроде «му-му…» Я тут же: «Муму утопили; их двое, обоих, но по одному, по-своему, знаешь, лечили».

Я пальцы – к веревкам, я когти – в узлы. Я справился с этой задачей. Поднял. Растираю.

– Иисус? Это вы?! Вы знаете – это удача…

Целуют меня в уста холодные губы Христа. Я снова от сна пробужден.