Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская

В результате уборные приобрели тот вид, какой они сохраняют поныне в Биркенау. Они не очень удобны, не очень гигиеничны, но по сравнению с прежними кажутся комфортабельными. Одновременно часть бараков-уборных переоборудовали под умывальни с многочисленными кранами по обе стороны водопроводной трубы и с водосточными канавами внизу. Правда, уборные пока что не действуют, еще не подключена вода в умывальнях, но один вид такого чистого, залитого цементом, сверкающего кафелем пространства вызывает изумление и веру в завтрашний день.

В это самое время комендатура объявляет генеральную уборку территории, чистку канав. Блоковым приказано отобрать из каждого барака но нескольку самых здоровых, красивых, хорошо выглядящих женщин. С этого дня они освобождаются от работы, получают на складе идеально чистое белье и одежду. Фрау Шмидт (капо из склада одежды) лично подбирает им красивые туфли. Их теперь водят купаться, лучше кормят. Это длится несколько дней. Лагерь живет в напряжении. День ото дня все более придирчиво проводят обыски в бараках, отнимая все, даже полотенце, мыло или гребенку, все тщательнее обыскивают заключенных в лагерных воротах. Наконец наступает день приезда долгожданной комиссии. В это утро на работу вне лагеря отправляется больше заключенных, чем обычно. Из лагеря изгнаны больные, слабые, отощавшие. Всем оставшимся в лагере женщинам велено по сигналу спрятаться в своих бараках и не выходить оттуда под угрозой строжайшего наказания.

Уже несколько дней стоит прекрасная погода, подсохла лагерная грязь, кругом светло и ясно, как обычно в ту пору, когда солнце овладеет миром и трудно оторвать взгляд от бескрайнего неба, где бодрый северо-восточный ветер гонит белоснежные облака. Наполненные солнечным светом глаза видят ряды бараков словно сквозь серебристую дымку, смягчающую все вокруг. Исчезла привычная грязь, исчезли умирающие возле бараков, исчезли воющие от боли, избитые еврейки. Тишина. Благословенная тишина спускается на землю, не умеющую говорить, на бараки, которые не скажут, на проволочные заграждения, чье жужжание не может перерасти в крики умирающих. Прозвучал свисток. Всем женщинам в бараки. Лагерное начальство помогает загнать их туда и спешно передает под беспощадный надзор полицаек.

Насколько иначе выглядит пустой лагерь! По освещенной солнцем дороге прогуливаются группами «показательные» женщины; они опрятно одеты, мирно беседуют друг с другом.

Высокие гости пока еще в Освенциме, но оттуда по телефону заранее предупредили Биркенау, дав здешним властям возможность придать лагерю нужный вид, пока комиссия осматривает Освенцим.

По чисто подметенным, мощеным улицам освенцимского лагеря, среди зеленых газонов с цветущими анютиными глазками, настурциями и ранними розами прохаживаются члены комиссии. Смотрят на каменные здания, где в больших окнах то и дело мелькают фигуры заключенных. Они неплохо выглядят, аккуратно одеты в полосатую, белую с голубым, одежду.

По широкой лестнице, среди зелени и цветов, комиссия входит в дом. Лагерные власти знают, куда вести гостей. За застекленной дверью коридор – цветной пол, стены облицованы кафелем. Из коридора направо вход в фотоателье, здесь снимают каждого вновь прибывшего с непокрытой стриженой головой. Ателье временно закрыто. Дальше ванная комната, ватерклозеты, зеркала, вода. В другом помещении комфортабельно оборудованная стоматологическая амбулатория. Не у всякого европейского дантиста, занимающегося частной практикой, есть такой кабинет.

Дальше больница. Безупречно чистые кровати и ухоженные больные; в распоряжении врачей рентгеновские установки, кварцевые лампы и другая медицинская аппаратура.

Это 1943 год, когда центр тяжести лагеря переместился в Биркенау. Освенцим теперь – репрезентативный лагерь, выставленный миру на обозрение. Следы 1940 года тщательно заметены. Стихли стоны наказываемых мужчин, умолкли на время залпы в бараке одиннадцать, умолк скрип повозок, везущих тела расстрелянных; кровавая полоса, что тянулась за этими повозками, впиталась в землю. Освенцим до конца сохранил свой барак одиннадцать, свои подвалы и стену смерти, в нем есть барак, где проводят опыты на живых, но внешний облик лагеря стал совсем иным.

На плацу, меж строениями, на фоне цветущих газонов замечательно слаженно играет оркестр заключенных. Звучат мелодии, хорошо знакомые всякому, кто через лагерные ворота выходил на работу и возвращался обратно. При звуках этих мелодий нам, заключенным, до конца жизни будут мерещиться призрачные шествия смерти, в их ритме мы привыкли считать тела замученных на работе товарищей, в этих мелодиях, даже годы спустя, мы услышим тяжелый шаг мучеников Освенцима.

Но комиссия ничего этого не слышит. Вежливые эсэсовцы приглашают высоких гостей посетить здания мастерских. Там, в чистых помещениях, на полках, будто в больших магазинах, разложено хорошее мыло, белоснежные простыни, пушистые полотенца. Заключенные считают, записывают, следят за порядком. Они, как хорошо оплачиваемые продавцы, хлопочут в уютных комнатах, несут щетки, коробки с порошком для мытья посуды, стопки кухонных полотенец.

Отсюда комиссию ведут на спортивную площадку, где сейчас самый разгар игры в баскетбол. Затем, уже утомленные, они едут в Биркенау, где торопливо проходят между бараками, мельком взглянув на только что выстроенные уборные (до сих пор не действующие), на кухню, склад одежды, на специально подготовленный образцовый барак.

Опрятный, здоровый вид прогуливающихся женщин так и бросается в глаза. И никому даже в голову не приходит, как на самом деле выглядят люди в Биркенау.

А в глубине бараков, в нескольких десятках шагов от проходящей комиссии, женщины сжимают кулаки. В бараках – мертвая тишина, будто нет в них ни души.

Многие из запертых здесь женщин вынесли бы любое наказание, может, и жизни бы не пожалели, только бы поговорить с прибывшими.

Заключенный родом из такой страны, как Польша, заключенный, которого собственное государство защитить не может, поневоле верит в совесть других народов. Он словно осиротевшее дитя, ожидающее помощи от родных и друзей.

Он хочет облегчить им задачу, хочет обратить их внимание на самое главное. Ведь среди членов комиссии может быть наш брат из дружественной страны, желающий знать всю правду. Или представитель Красного Креста, который многое мог бы сделать для всех концентрационных лагерей, знай он только, что именно следует делать. Хоть бы получать сведения о близких или наладить обмен адресами между людьми, желающими помочь узникам, и теми узниками, кто не получает ни писем, ни посылок.

Есть вещи, которые членам комиссии знать необходимо, которые они должны узнать, раз их привело сюда братское чувство к узникам, раз их не отпугнуло слово «Освенцим», раз они с такой решимостью переступили ворота лагеря.

Они совсем рядом, всего в нескольких десятках шагов. Они словно мысль, сочувствующая судьбе узников, что проникла сюда поверх пограничных столбов и проволочных заграждений.

Небогатая будет их жатва.

Хитроумно разыгранная комедия введет их в заблуждение.

Слышится гудок автомобиля – удаляется, затихает. Ожидавший у ворот лимузин увозит из Освенцима необычных гостей.

Лагерное начальство свистком дает сигнал отпереть