Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

первые годы в Москве проходил в одном костюме-тройке, который привез из Англии. Был неприхотлив в еде, хоть и неравнодушен к ней. Илья Эренбург вспоминает: «Он любил хорошо покушать, и приятно было на него глядеть, когда он ел – так восхищенно он макал молодой лучок в сметану, с таким вкусом жевал»[227]. Когда Миланова с Зарецкой обратились к нему с просьбой о покупке плащей (зима в Дании была теплой, но ветреной), он отказал. Тогда они в телеграмме пожаловались Чичерину, который схитрил – попросил Литвинова выделить деньги на покупку наркому ботинок, а Милановой написал, чтобы они потратили эту сумму на себя. Но обмануть шефа оказалось не так легко – прочитав телеграмму, он сказал, что купит Чичерину ботинки сам…

Кстати, уже в 1960-х годах драматург Самуил Алешин посвятил копенгагенской миссии Литвинова пьесу «Дипломат». Правда, оглашать на публике фамилию героя ему не разрешили, и он переименовал его в Максимова, а Данию поменял на Голландию. Собирая материал для пьесы, он разыскал обеих литвиновских сотрудниц, которые дали о своем начальнике совершенно разные отзывы: «Одна утверждала, что он был необычайно мил, любезен, обходителен, широк и неотразимо обаятелен. А вторая – что он был сух, скуп, большой формалист, педант и вообще сквалыга. Но обе сходились на том, что он очень умел учитывать обстановку на фронте и вел себя с англичанами по-разному, так как один из них был весьма симпатичный, а второй неприятный»[228] Кстати, «симпатичный» О’Грейди стал после переговоров еще бóльшим другом России и в 1927 году едва не поехал туда послом – помешал разрыв дипотношений.

Вопрос с пленными был решен, но у Литвинова появились новые дела. В марте англичане согласились принять у себя советскую делегацию для переговоров о торговле, но с условием – она должна представлять не большевистскую власть, а негосударственный Всероссийский союз потребительских и кооперативных обществ (Центросоюз). В Москве срочно сменили руководство этой организации, включив в нее Красина, Литвинова и старого большевика Виктора Ногина – они и должны были вести переговоры. Однако в Англию Литвинова снова не пустили по той же причине – в 1918 году он был лишен права пребывания в стране.

После долгих споров переговоры перенесли в Копенгаген, куда 7 апреля 1920 года прибыла делегация Центросоюза. Она разместилась в фешенебельном «Гранд-отеле», куда заодно перебрались Литвинов и его спутницы. Красин, любивший жить на широкую ногу, потребовал для себя самые дорогие апартаменты, что вызвало возмущение Максима Максимовича, грозившего даже пожаловаться руководству. Красин промолчал и только потом сказал Зарецкой: «Ну и жила ваш начальник!» Отомстил он через несколько дней, когда не искушенный в тонкостях этикета Литвинов надел на устроенный англичанами прием фрак с белым галстуком, не зная, что это униформа метрдотелей. Член делегации, будущий невозвращенец Семен Либерман, пишет: «Красин подошел к нему и, не говоря ни слова, потянул его за злополучный белый галстук. Литвинов, смущенный, поднялся опять к себе. А наши спецы были горды, что их начальник Красин так хорошо знает этикет!»[229]

Нарком Чичерин с сотрудниками НКИД в 1920 г. (Из открытых источников)

Тот же Либерман вспоминал: «В Копенгагене между Литвиновым и Красиным обнаружились разногласия, которые соответствовали отмеченным выше различиям в «политической» и «экономической» ориентации. Красин был настроен более оппортунистически, согласен был на разного рода компромиссы, лишь бы получить право на въезд в Англию, Литвинов же хотел добиться от Англии принципиальных уступок в деле о визах для представителей советского правительства. Уступчивость Красина была Литвинову не по душе; она, по его мнению, шла вразрез с основной политикой партии»[230]. Далее говорится, что Литвинов «в качестве стопроцентного большевика, был приставлен своей партией к наркому Чичерину». Многие современники так и считали, зная твердость и неуступчивость Максима Максимовича, но это вряд ли соответствовало истине. Из Англии он, как уже говорилось, приехал достаточно умеренным и готовым к компромиссу с Западом, и Чичерин в ряде случаев занимал куда более радикальные позиции. С Красиным у них была скорее личная несовместимость, но и с ним они успешно работали, что проявилось на переговорах с британским представителем Э.Ф. Уайсом, начавшихся в тот же день – 7 апреля.

Нужно отметить, что до приезда в Данию Красин посетил Стокгольм, где заключил важные торговые соглашения, в том числе заложил основы «паровозной сделки», о которой будет рассказано далее. Датские бизнесмены, ободренные примером соседей, устремились к нему и Литвинову с деловыми предложениями. Переговоры с англичанами тоже шли успешно, и в конце мая Красин с его делегацией уехали для их продолжения в Лондон. Незадолго до этого к Литвинову приехала наконец жена с маленьким Мишей – приболевшую Таню привезли месяцем позже. Он не видел их полтора года. Встреча была радостной, но установленный им режим экономии остался прежним. Так пишет З. Шейнис, однако Айви, по словам Дж. Карсуэлла, удивилась, увидев, что ее скромный муж носит пальто на меху и курит дорогие сигары, – и сказала даже, что он «никогда не выглядел таким буржуазным»[231]. Его спутницы тоже были нарядно одеты, что кольнуло Айви ревностью – сама она, стараясь выжить с двумя детьми, изрядно истрепалась. Возможно, Литвинов приоделся, чтобы произвести впечатление на коммерсантов, приезжавших уже и из других стран, даже таких далеких, как Италия и Португалия.

Пока он вел переговоры, дома происходили важные события. 26 апреля Польша, получившая деньги и оружие от Франции и Англии, вторглась в Советскую Украину и вскоре захватила Киев. Это была откровенная агрессия, о чем заявил в британском парламенте бывший премьер Герберт Асквит: «Истинной целью Польши является переход от той границы, которую дала ей мирная конференция, к древней границе 1772 года… Польша использовала оружие, предоставленной ей для обороны, в наступательных целях, и ее неразумное предприятие должно быть отвергнуто объединенной Европой»[232]. Польское нападение стало в определенном смысле рубежным: впервые большевики, прежде отвергавшие патриотизм, прибегли к нему для мобилизации против внешнего врага. Вскоре фронт двинулся на запад и в августе Красная армия подступила к Варшаве. Ободренные советские лидеры, вспомнив о мировой революции, уже мечтали о красных флагах над Берлином и Парижем.

Западные страны, несмотря на протесты рабочих, увеличили поставки Польше оружия, а Франция прямо заговорила об интервенции. Но она не понадобилась: собрав все силы, поляки остановили советские войска и погнали их обратно. На переговорах в Риге Польша, ободренная поддержкой Запада, требовала отдать ей обширные области Западной Украины и