И море, и Гомер – всё движется любовью… - Евгений Михайлович Голубовский

Нашлась книга. В ленинградской публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина.

Сделали для Одессы ксерокс. Так ещё 22 стихотворения стали мне известны.

Еще безусловно подражательные, чуть северянинские, чуть бальмонтовские, но не банальные, со своей интонацией.

«Луны подвешены к небу из фарфора,

Траммы со звоном гудящим летят.

Небо безумное, небо из фарфора

Люди глиняным сделать хотят…»

Кстати, сегодня я уже знаю, что в Москве у профессора Н. Богомолова есть ещё один экземпляр единственной книги, изданной Фиолетовым. Но она лишь точка отсчёта, все его творчество развивалось от 1914 до 1918, когда бандитская пуля убила Натана Шора, а для нас погиб поэт Анатолий Фиолетов.

Эти четыре года – время учёбы в университете, революция позвала студентов-юристов в уголовную милицию, так что с февраля 1917 Натан и брат его Остап, ставший для Ильфа и Петрова прототипом Остапа Бендера, ловят бандитов.

А в это время, уже не знаю. Анатолий Фиолетов или Натан Шор влюбляется в прекрасную девушку, хорошего поэта Зинаиду Шишову. Все родители, естественно, против. Еврейский мальчик, русская дворянка. Но на то она и революция, чтоб брак без венчаний или хупы.

Длиной в несколько месяцев.

А какие великолепные стихи публиковал в альманахах Одессы и Харькова Анатолий Фиолетов. Становится понятным, почему именно его Багрицкий считал своим поэтическим учителем.

Ироничны, нежные стихи. Вот то, чью первую строку мы взяли названием книги:

«Как холодно розовым грушам!

Уж щёки в узорах румянца.

Прильнувши к витринам послушно

Их носики жалко слезятся.

Октябрь злой сыростью дышит,

А у груши тончайшая кожа.

И было б бесспорно не лишним

Им сшить из сукна, предположим,

Хоть маленький китель, пальтишко,

В одежде им было б теплее.

Но к вам невнимательны слишком…

Ах, как я вас, груши, жалею!»

27 ноября 1918 года, возвращаясь со Староконного рынка, инспектор Шор зашёл в мастерскую на Большой Арнаутской, 100, это угол Старопортофранковской, чтобы позвонить. Следом вошли бандиты. Прозвучал выстрел.

Некрологи во всех газетах. Вечера памяти проходили два года. Издательство «Омфалос» анонсировало посмертный сборник стихов. Революция смела и это издательство и… память.

Но нашлись – неожиданно – неопубликованные стихи Фиолетова в архиве его сводной сестры Эльзы Раппопорт. После ее смерти они попали к Н. Богомолову и опубликованы в книге.

И вообще случались мистические находки.

Когда-то в Москве я был в доме у одесситов – композитора Раухвергера и его жены Тотеш Бабаджан. Именно к ней шел, чтоб посмотреть стихотворный архив её брата Вениамина Бабаджана, поэта, расстрелянного большевиками в 1920 году.

Сижу, просматриваю огромную рукописную тетрадь. А до этого я спрашивал – не было ли у Бабаджана стихов Фиолетова.

Узнал, что они дружили, но стихов не было.

И как-то неловко повернулся и из тетради выпадает листок.

Восемь строк – и под ними росчерк – Фиолетов.

Так вы – фокусник, – спросила меня Тотеш Бабаджан и подарила мне это неоконченное стихотворение, начинавшееся словами «Ваши предки Рибадо…»

В Одессе я его опубликовал, а автограф подарил Сергею Лущику.

Естественно, незаконченный отрывок должен был войти и в эту книгу.

И вдруг сообщение из Америки, от слависта, исследователя поэзии Серебряного века Андрея Устинова. В одном из харьковских журналов он нашел полный текст этого стихотворения. Опубликовано через несколько дней после гибели поэта. Значит, сдано в журнал в октябре – ноябре 1918 года. Одно из самых последних.

И мы успели остановить вёрстку и вставить стихи в нашу книгу.

И на презентации его прочитала режиссер театра юного зрителя Елена Шаврук.

И подошла к микрофону невестка Зинаиды Шишовой, чтоб рассказать о Рибадо, о Шишовой и Фиолетове…

Так для меня закончился путь познания, путь поиска в 54 года длиной.

Конечно хочу поблагодарить всех, кто нам с Алёной Яворской помогали издать книгу, она большая, не дешевая, мы издали ее благодаря поддержке Елены Палашек и Евгения Деменка.

Когда-то Корней Чуковский сказал: в России нужно жить долго… Как он был прав.

Ефим Ярошевский

Патриархом одесской поэзии, но в то же время поэтом, пишущим новые стихи, а нередко и прозу, является Ефим Ярошевский. Сегодня ему исполняется 84 года. Он живет в Германии, но мысленно – все равно в Одессе.

Несколько лет назад, в очередной приезд, во Всемирном клубе одесситов состоялся творческий вечер Ефима Ярошевского.

Он читал свою прозу, стихи, сам себя останавливал, чтобы рассказать, как родилась та или иная главка романа. И все это было свободным потоком размышлений, воспоминаний – открытостью настежь всем, кто знает, любит его творчество.

Мы живем в удивительное время. Иногда мне кажется, что сегодня талантливых поэтов больше, чем талантливых читателей… И все же слушатели, сидевшие в зале, а это были поэты, прозаики, журналисты, были прекрасными собеседниками, радующимися этому потоку чувств, что буквально низвергал на нас Ефим Яковлевич.

Сегодня даже трудно представить, что первая публикация стихов Ефима Ярошевского, состоялась только в 1992 году, в газете «Одесский вестник», а автору было тогда 57 лет.

Тогда же романтик издательского дела неутомимый Гена Групп выпустил дома ручным способом его первую книгу стихов «Поэты пишут в стол».

С 1985 года, с прихода Михаила Горбачёва, началось время перемен. Несколько лет «толстые» журналы ломились от потока возвращённой из небытия литературы. А в Одессе, читай – в провинции у моря – так и лежал написанный Ефимом Ярошевским в 1972–1976 годах «Провинциальный роман(с)», который был классикой «самиздата», самым ярким произведением о жизни одесского творческого андерграунда в «застойные» времена.

В 1995 году в «Вестнике региона» я напечатал статью «Неисполненный роман(с)», где писал, что книга, которую избегали публиковать, – «это эпос, сказ о битнической Одессе, о том, что племя художников и влюблённых, литераторов и городских сумасшедших на берегу Чёрного моря прописано навечно, как бы ни усердствовали обкомы всех партий».

Увы, эта статья не побудила к действию издателей. Лишь спустя два года, в 1997 году, в Нью-Йорке роман вышел тиражом в… 50 экземпляров. Но плотину прорвало – книгу перепечатали в Мюнхене, в Петербурге и, наконец, в Одессе.

Ярошевский был преподавателем русской литературы, влюбленным в её самые высокие образцы. Он никому не подражал – ни Бабелю, ни Олеше, хоть и учился у них. Любовь к русской литературе стала для него планкой отсчета, мерой возможностей, условием необходимым, но недостаточным. Главным оказались среда, ставшая героем его прозы и поэзии, наличие вкуса и… талант, что