Зорге и другие. Японские тайны архивных дел - Александр Евгеньевич Куланов

явиться в кабинет начальника. Она вошла и, поздоровавшись с присутствующими, села на свободный стул, не сразу поняв, в чём дело. Рядом с ней сидели несколько солидных мужчин в гражданской одежде. Один из них встал и сообщил, что комиссия приехала по распоряжению начальника Хабаровского управления МГБ Арсения Гоглидзе. Вот уже несколько лет, наблюдая за арестованными, ведомство обратило внимание на прекрасные показатели работы С. К. Калиш. Её имя всё время встречается в числе лучших работниц. Много сделала Калиш для спасения жизни и сохранения здоровья Константинова, работавшего для всей страны. Председатель МГБ выражает благодарность С. К. Калиш и желает ей здоровья.

Только после этих слов Серафима Константиновна осмыслила, почему её пригласили к начальнику. Она встала и, уходя, несколько игриво бросила фразу: “Чего не сделает женщина, когда она любит?”»133.

Весьма сомнительным представляется сам факт того, что за успехами медсестры лазарета Хабаровского лагеря годами наблюдает руководство органов Госбезопасности и министр отправляет к ней главу управления, чтобы тот выразил ей устную благодарность, а она в ответ ещё и почти кокетничает. Что же касается особого внимания государства к работе самого Константинова, то с этим вопросом всё тоже обстоит непросто.

Держать нельзя освободить

Знания Клетного и Константинова позарез понадобились государству в период подготовки и ведения Советско-японской войны в августе 1945 года, а затем при работе с многочисленными военнопленными и при обработке огромного количества изъятых в Маньчжурии документов на японском языке. Аналогичные, возможно, заслуги сидевшего в Москве Романа Кима позволили тому обратиться за пересмотром дела, в результате чего 58-я статья была ему заменена и к Новому, 1946 году Ким вышел на волю. В случае с Константиновым так не получилось. То ли удалённость от Центра сыграла свою роль, то ли помешали какие-то иные причины. Лишь в феврале 1946-го Владимир Михайлович попал в тот же поток пересмотров дел, что принёс свободу Киму, и заявил об отказе от показаний, данных под физическим воздействием в 1938 году. Как и в случае с Кимом, пересмотр дела занял около полугода, но вот финалы у них оказались разными. 13 июля 1946 года Константинова не освободили, а лишь сократили ему срок на пять лет134. К тому времени он отсидел уже почти восемь лет, а значит, впереди оставалось немногим меньше половины этого кошмара. Учитывая заслуги Константинова и Клетного, такой результат выглядит несколько странным. В том, что лавры должны принадлежать им обоим, особых сомнений нет. Началось сотрудничество двух заключённых, проходивших по одному делу и «признавших» свою вину и вину друг друга, если не в период подготовки обвинительного заключения, то, во всяком случае, на раннем этапе их лагерной эпопеи.

Бывший сотрудник Читинского управления КГБ полковник С. И. Кудреватых вспоминал:

«…в 1942 г. начальник управления И.Б. Портнов, узнав, что в Читу прибыли знатоки японского и китайского языков Константинов и Клетный, приказал перевести арестантов во Внутреннюю тюрьму. Для них оборудовали в камерах кабинеты и спальни, собрали необходимую библиотеку, обеспечили нормальным питанием и привлекли к переводу и обработке документов, получаемых разведкой в Маньчжурии, где с 1932 года властвовали японские милитаристы, работе с китайскими перебежчиками, а позднее с японскими военнопленными.

В 1942 году Константинова увезли из Читы в Хабаровск, где он продолжал работать с документами разведки и контрразведки во внутренней тюрьме Управления Госбезопасности. По инициативе начальника УМГБ СССР по Хабаровскому краю С. А. Гоглидзе, поддержанной руководством Министерства Госбезопасности, 13 июля 1946 г. Президиум Верховного Совета СССР сократил Константинову срок лишения свободы на 5 лет. <…>

В 1949 году ему поручена важнейшая работа по проведению Хабаровского процесса над японскими военными преступниками, виновными в подготовке и применении бактериологического оружия. Он организовал и контролировал работу свыше 100 учёных и преподавателей японского языка, командированных из различных регионов страны для перевода японских трофейных документов и работы с японскими пленными. Военный трибунал получил неопровержимые доказательства»135.

Хабаровский процесс 1949 года стал ответом на Международный военный трибунал для Дальнего Востока (МВТДВ), проходивший с 3 мая 1946 года по 12 ноября 1948 года, на котором советская сторона, хотя и участвовала в обвинении, всё же чувствовала себя несправедливо отодвинутой на второй план. Это объяснялось многими причинами. Прежде всего, доминировавшие на процессе представители США судили представителей страны, которая в декабре 1941 года развязала Тихоокеанскую войну, напав на Пёрл-Харбор. Эта война, хотя и являлась неотъемлемой частью Второй мировой, в основном велась в Азиатско-Тихоокеанском регионе, и Советский Союз присоединился к ней на самом последнем этапе, в определённой степени игнорируя волю уже безоговорочно побеждавших Соединённых Штатов, потому такое отношение было неудивительно. Кроме того, американцы собирались строить процесс так, чтобы не только наказать выбранных ими в качестве олицетворения японского милитаризма персонажей. Не менее важно было получить максимальную выгоду от вывода в тень тех, кто мог пригодиться в начинающейся пока холодной, а потом, возможно, и вполне настоящей войне с СССР. К таким интересным для американских военных и разведчиков лиц могли быть отнесены в том числе сотрудники сверхсекретных частей Японской Императорской армии, занимавшиеся разработками разведывательного и контрразведывательного снаряжения, выпуском фальшивых денег и документов и, конечно, оружия массового уничтожения, – прежде всего бактериологического.

Впервые информация о таких опытах прозвучала на Токийском процессе (под этим названием МВТДВ вошёл в историю) 1 августа 1946 года, когда генерал-майор медицинской службы Кавасима Киёси, захваченный в Маньчжурии советскими войсками, дал показания о своей работе в ставшем потом печально знаменитом Отряде 731, в том числе о проводившихся там опытах над людьми. Вслед ему и по просьбе американской стороны, потребовавшей доказательств подлинности сведений, сообщённых Кавасима, о том же самом рассказал майор медицинской службы Карасава Томио, бывший начальником одного из отделов Отряда 731, тоже сидевший теперь в одном из лагерей в СССР. Американский обвинитель Джозеф Кинна затребовал доставку Кавасима и Карасава в Токио, но потом внезапно отозвал запрос. Скоро стало ясно, что линия Отряда 731 на МВТДВ развития не получит вовсе.

Токийский процесс закончился в ноябре 1948 года, оставив в стороне расследование деятельности Отряда 731 и других, подобных ему, секретных лабораторий. Тогда в апреле 1949 года уже Москва решила провести свой, отдельный суд над японскими экспериментаторами – благо некоторые из них попали в советский плен и находились на нашей территории. Обвинительное заключение в отношении этих военнослужащих утвердили на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 17 августа, а сам процесс начался под Новый год, в конце декабря 1949-го в Хабаровске. На сбор материалов по делу двенадцати обвиняемых – от командующего Квантунской армией генерала Ямада Отодзо, обвинявшегося в преступлении в силу его должностного положения, до санитара-лаборанта Курусима Юдзи – отводилось не так уж много времени. Понятно, что признания обвиняемых в традициях советской юстиции тех лет лежали в основе процесса. Но для