Зорге и другие. Японские тайны архивных дел - Александр Евгеньевич Куланов

были признаны источниками, не заслуживающими доверия. Пройдёт ещё четверть века, и в 1964 году Михаил Сироткин, во время службы в Разведупре добивавшийся отстранения Зорге как немецкого шпиона, обвинивший его после собственного ареста в шпионаже в пользу Японии, станет одним из важнейших свидетелей в деле реабилитации Зорге и напишет блестящий панегирик будущему Герою Советского Союза – не менее искренний, чем те рапорты и «собственноручные заявления», в которых он обвинял «Рамзая» в шпионаже.

Дело Клетного и Константинова тем временем разрасталось во все стороны. Неожиданно в нём появилась «богемная» составляющая – не менее кровавая, впрочем, чем шпионская. Ещё Берзин в своих показаниях упоминал:

«ПРИМАКОВ после возвращения из Японии говорил о КОНСТАНТИНОВЕ как о “своём парне”, находившемся под его влиянием. Насколько помню, говорил также, что КОНСТАНТИНОВ бывал у него дома в гостях, посещал устраиваемые ПРИМАКОВЫМ вечеринки и входил в группу сколачиваемой ПРИМАКОВЫМ “молодёжи”, которую, он (ПРИМАКОВ) говорил, хотел обучать “культурной жизни и хорошему поведению”»121.

Можно себе представить, каким успехом пользовался полиглот, великолепный музыкант и покоритель женских сердец Владимир Константинов дома у Примакова, где царствовала жена Виталия Марковича – «муза русского авангарда», хозяйка одного из самых известных в XX веке литературно-художественных салонов и бывшая возлюбленная Маяковского Лиля Брик. Примакова расстреляли ещё в июне 1937-го по делу Тухачевского (сама Брик поначалу допускала, что он и на самом деле японский шпион, но в конце жизни раскаивалась в этих мыслях), но тема литературы, драматургии и искусства не ушла из дела Константинова.

3 января 1938 года на Сахалине, в ту пору поделённом пополам между СССР и Японией, перешли границу и бежали в Советский Союз театральный режиссёр Сугимото Рёкити и его гражданская жена, популярная актриса японского кино – Окада Ёсико. Восхищённая коммунистическими идеями и очарованная творчеством Всеволода Мейерхольда, пара покинула зажатую тисками полицейского режима Японию, чтобы учиться театральному мастерству у великого мастера. Дело, однако, кончилось плохо. В НКВД их причислили к бесконечному сонму «японских шпионов». Окада была отправлена в лагерь, а показания Сугимото, чьё настоящее имя было Ёсида Ёсимаса, легли в дела Мейерхольда и… Константинова:

«Я могу утверждать, что агентом полицейского управления состоял также сотрудник полпредства КОНСТАНТИНОВ, исходя из следующих обстоятельств: жена КОНСТАНТИНОВА сожительствовала с моим приятелем японцем КУРАХАРА – литературным критиком и переводчиком советской литературы, который являлся старым агентом полиции»122.

«Обработанный» следователями, Владимир Михайлович не упорствовал и по этому пункту обвинений. 14 мая 1939 года он подтвердил, что Сугимото – Ёсида шёл на советскую сторону с «шпионским заданием». Добавил при этом абсолютно японистическую ремарку:

«О ИОШИДА я уже частично давал показания, но там я его называл не ИОШИДОЙ, а ИОСИДА без указания его имени ИОСИМАСА, это я делал потому, что так транскрипция его фамилии и имени ближе к действительному японскому произношению, т. к. в японском языке звука “Ш” нет»123.

1 июня им устроили очную ставку, где ничего не понимавший, отчаявшийся японский режиссёр, бежавший за светлым будущим, а попавший в средневековое прошлое, недоумевал:

«– Я хочу спросить КОНСТАНТИНОВА: зачем он дал такие ложные показания?

– Я подтверждаю свои показания о том, что я, так же как ИОСИДА ИОСИМАСА – агенты японской разведки, и считаю, что то же нужно сделать и ИОСИДА Иосимаса»124.

Сугимото – Иошида – Иосида – Ёсида расстреляли 20 октября 1939 года. Мейерхольда, обвинённого в шпионаже в пользу Японии, – 1 февраля 1940-го.

Елена Александровна Константинова была осуждена 15 августа 1939 года и получила пять лет лагерей. Срок отбывала в Мордовии, в Потьме, работала по 12 часов на швейном производстве. В 1944 году ей разрешили переехать в Хабаровск к мужу, а в 1945-м выпустили «на поселение» – сначала в Челябинск, потом в Иркутск. Лишь много позже она смогла вернуться в Москву, где нашла работу редактором в издательстве.

За день до вынесения приговора Елене Константиновой следователь Мозалевский открыл очередной том дела на её мужа и Клетного, сразу «уличив» Александра Леонтьевича в крайней запутанности и противоречивости показаний. Клетный согласился с «упрёком», напомнив, что давал эти самые «показания» в «невменяемом состоянии». Но на всякий случай следователь уточнил ещё раз и свой диалог с обвиняемым в протоколе подчеркнул синим карандашом:

«…вы с КОНСТАНТИНОВЫМ были связаны как с японским шпионом. Это точно?

– Да, это точно.

– Это положение вы утверждаете и везде и всюду будете утверждать?

– Да, везде и всюду буду утверждать!!»125

В таком состоянии – то «утверждая» версии следователей, то опровергая их, Константинов и Клетный дотянули до суда. То, что их не расстреляли сразу, уже было большой победой – они выиграли себе жизни. Считается, что расстрельный приговор помогло отменить руководство НКВД, использовавшее японоведов, находившихся в тюремных камерах, для перевода важных оперативных документов. Вполне возможно – те, кто сумел выиграть время и не был «пущен в расход» до середины 1938 года, когда на подмосковные расстрельные полигоны отправилась основная масса востоковедов, оказались чрезвычайно востребованы как переводчики. Секретную документацию чекисты продолжали изымать и получать при помощи радиоперехватов, но вот прочесть полученное было уже некому. Правда, вызывают вопросы некоторые детали, которые упоминаются или упоминались в связи с этим в деле Константинова. Главным образом, сомнительным выглядит тезис о том, что в 1940 году Владимир Михайлович перевёл некий японский документ, в котором шла речь о сроках нападения Германии на СССР, что сыграло главную роль в замене ему расстрела лагерем126.

Сегодня известно, что японцам не было точно известно о планах Германии, тем более в 1940 году, когда точные даты и направления ударов по СССР просто ещё не существовали – ни на бумаге, ни в планах самого Гитлера.

Так или иначе, через два дня после того, как планы Германии стали известны точно – 24 июня 1941 года, состоялось закрытое судебное заседание Военной коллегии Верховного суда СССР в составе председателя военного юриста 1-го ранга Чепцова, членов суда бригвоенюриста Климина и военного юриста 1-го ранга Буканова, секретаря младшего военного юриста Мазурова. Коллегия подтвердила выводы следствия:

«Предварительным и судебным следствием установлено, что Константинов, будучи завербован японской разведкой для шпионской деятельности против СССР, на протяжении длительного периода времени передавал японской разведке сведения, составляющие государственную тайну СССР, таким образом совершил преступление, предусмотренное ст. 58–16 и 58–11 УК РСФСР».

В последнем слове Владимир Михайлович в очередной раз «сознался» в том, что является японским шпионом. Приговор: лишение свободы на 20 лет, с поражением прав на пять лет и конфискацией лично принадлежащего ему имущества.

В отличие от других выживших примерно на таких же условиях японоведов, например Николая Конрада и Романа Кима, Константинов и Клетный были отправлены в лагерь, а не оставлены в переводческой «шарашке» во Внутренней тюрьме НКВД на Лубянке. Не видя документов, невозможно сказать, почему так произошло.