Зорге и другие. Японские тайны архивных дел - Александр Евгеньевич Куланов

слов Константинова (в изложении его коллеги по Институту востоковедения Игоря Латышева): «Пока я, стоя перед наркомом, минут двадцать докладывал о проведённой в Японии работе… Ворошилов сидел молча, не глядя в мою сторону и не перебивая меня. А когда я завершил отчёт, то он после некоторой паузы задал мне лишь один вопрос: “Ну скажи честно, а с японкой ты всё-таки хоть раз переспал?”» Я бодро ответил: “Нет, товарищ нарком обороны!” – “Ну и дурак, – ласково резюмировал Климент Ефремович. – Можешь идти”»100.

Должностные обязанности Константинова на службе в Москве не сильно изменились. На следствии Владимир Михайлович об этом рассказывал так: «В период 1933—34 г. (до лета) через меня проходили материалы, получавшиеся из Харбина, Пограничной, из Кореи и из Токио и пр. Это были ежемесячные рапорты управления шефа жандармов о моральном состоянии войск японской армии, агентурные сводки о работе в Японии иностранных дипломатических представительств, коммерческих организаций и частных лиц, сведения о положении белогвардейцев и белогвардейских организаций в Маньчжурии и в Японии… для ИНО НКВД»101.

Иное мнение о занятиях отца в тот период высказал сын Константинова Алексей Владимирович Постников:

«Для В. М. Константинова, как военного разведчика, официальным “прикрытием” была служба в аппарате Посольства СССР в Японии, однако это не значит, что он никогда не занимался агентурной деятельностью. Совершенно очевидно, что много рассказывать об этой деятельности он не мог по соображениям необходимости сохранения государственной тайны, но отдельные сюжеты в наших разговорах Владимир Михайлович упоминал. <…>

Летом 1938 года между советскими и японскими войсками у озера Хасан произошёл двухнедельный конфликт, закончившийся победой СССР. Именно накануне и во время этого конфликта, по свидетельству В. М. Константинова, он в порядке “производственной практики” Военной академии им. Фрунзе занимался агентурной разведкой в Маньчжурии и Монголии. Сугубо европейская внешность Владимиру Михайловичу в этом не мешала, так как по его “легенде” он был айном с острова Хоккайдо, а айны, как известно, весьма европеоидны по облику. По мрачной иронии судьбы, почти сразу по возвращении с этого боевого задания он был арестован как японский шпион»102.

В этом свидетельстве смущают два момента. Во-первых, летом 1938 года Константинов сдавал выпускные экзамены в Москве, в академии, и сдавал на «отлично», даже ожидал, что его имя будет высечено золотом на мраморе в стенах академии103. Но можно допустить, что он участвовал в конфликте у Халхин-Гола на его начальной стадии – пусть. Однако, и это во-вторых, представить себе, что типичного русака – русского интеллигента Владимира Константинова приняли за айна – жителя японских северных лесов, можно только с очень хорошо развитой фантазией. Дополнительно запутывает историю то, что в некоторых источниках Владимир Михайлович числится сотрудником советской дипломатической миссии в Токио в это же самое время. Например, в авторитетном дипломатическом справочнике Ленсона он назван советником полпредства именно в 1938 году104. Об этом же, ссылаясь на сведения военных историков, писал сын Константинова Алексей Постников: «В 1935 году Владимир Михайлович вновь ведёт разведывательную работу в Токио в должности 1-го секретаря полпредства СССР»105. Работал и учился в академии до ареста 20 августа 1938 года. Но доехал ли на самом деле Владимир Михайлович до Токио? И в какой роли – дипломата или айну из японской Императорской армии? И что с учёбой?

Пока что точно известно одно: во второй половине августа 1938 года Владимир Константинович находился в Москве, с семьёй. Его дети – одиннадцатилетняя Майя, шестилетняя Ира и дети его сестры – семнадцатилетняя Александра и девятилетняя Ирина, жившие в Москве с дядей, догуливали последние дни летних каникул. Супруга Елена Александровна продолжала работу в Разведупре. Кстати, она-то могла не раз встречаться с Зорге. Не обладавшая столь яркой биографией, как её муж, Елена всегда оставаясь в его тени, тем не менее шагала с ним рука об руку. Вот только дорога эта, как оказалось, вела очень далеко и совсем не туда, куда хотелось бы попасть любому человеку.

Лефортовский кошмар

Владимира Константинова арестовали у него дома в ночь на 20 августа 1938 года. Спустя десятилетия его рассказ о тех часах воспроизводился так: «Когда глубокой ночью вооружённая охрана пришла за Константиновым (он жил на Покровке, 37), он сказал ей: “Вы можете проводить обыск, а я пойду спать, когда закончите осмотр, – разбудите меня!” Такого они ещё не слышали! Удивлённые конвоиры переглянулись между собой и всё-таки дали возможность несчастному выспаться напоследок»106.

Описание противостояния выпускника Военной академии и сотрудников НКВД, забиравших тогда людей – и званиями, и должностями неизмеримо выше Константинова – каждую ночь, выглядит настолько эпичным, что поверить в него сложно. Вроде бы в пользу правдивости этого рассказа работает представление о значимости Владимира Михайловича как специалиста – не важно, какого – разведчика или востоковеда. Недаром в его допросах принимал участие лично Берия – этот нюанс неизменно подчёркивается во всех статьях о Константинове и книге Анны Абрамовны Чкнаверовой. Мол, с таким арестантом с самого начала надо было поаккуратнее. Следует иметь в виду при этом, что Берия был переведён в Москву и назначен первым заместителем народного комиссара внутренних дел СССР Николая Ежова 22 августа 1938 года – через два дня после ареста Константинова. 29 сентября Берия стал главой восстановленного в структуре НКВД Главного управления государственной безопасности (ГУГБ НКВД СССР), а 25 ноября он был назначен наркомом внутренних дел СССР. Сложно поверить, что в это время – переезда в Москву из Закавказья, приёма дел и создания ГУГБ, нового назначения на пост наркома Берии было дело до арестованного япониста. Первое, что приходит на ум – путаница.

Откуда мы вообще знаем об участии «сталинского Малюты» в допросах Константинова помимо упомянутых статей? Может быть, родственникам и знакомым Владимира Михайловича это стало известно от него самого, а он не счёл нужным вдаваться в фонетические подробности. Дело в том, что следствие по его делу вёл старший лейтенант госбезопасности Владимир Борисович Бери. Кадровый чекист, в 1938 году Бери был сотрудником 5-го отдела ГУГБ НКВД и участвовал в допросах целого ряда сотрудников и слушателей Военной академии имени Фрунзе. Не известный никому старлей ГБ, фамилия которого оказалась на слух почти неотличима от фамилии комиссара ГБ 1-го ранга Берии, мог изменить (и изменил для многих) представление о масштабах всех дел, которые вёл, именно благодаря этой особенности. Однако всё не так просто…

Нет никаких сомнений в том, что во Внутренней тюрьме НКВД на Лубянке, а затем в Лефортовской тюрьме (а не в Бутырской, как часто пишут), где содержали Константинова, тому пришлось пройти через ад. Его, как и абсолютное большинство других узников, сломали быстро, почти сразу. Уже через два дня после ареста Владимир Михайлович написал «собственноручное признание»