Ловушка с зелёным забором - Рихард Глацар

В следующие несколько дней охранники пытаются взять «маскировку» измором и набивают себе животы на глазах у всех салом, ветчиной, колбасой. Потом проходят еще два-три голодных дня, пока наконец толстый, всегда потный охранник спрашивает, как только мы вышли из лагеря, словно ничего и не произошло:

– Ну, у кого есть гроши?

И тут отвечает Адриан, так, будто он дает самому себе торжественное обещание:

– У кого же еще, пане, господин охранник, – у длинного Кубы, как всегда, господин охранник, у длинного Кубы, как и было…

Как обстоит дело с бригадиром Кляйнманном? В отношении него Треблинка тоже продемонстрировала свою способность к абсурдным противоречиям. Бригадиром очерствевших, тертых типов, менял и спекулянтов, проносящих контрабанду то в целях наживы, а то в целях благотворительности, стал человек, с уст которого прежде не срывалось ни одного грубого слова. Плетка запутывается у него между ног, мешает ему ходить, он смущенно перекладывает ее в другую руку. В школе он был приличным благовоспитанным мальчиком, всегда получал хорошие отметки, причем никто не считал его зубрилой и подлизой. В гражданской жизни он был, вероятно, надежным, ответственным чиновником и отцом добропорядочного буржуазного семейства. Он жил с женой и ребенком где-то в восточной части Германии, откуда нацисты выслали его как польского еврея еще до начала войны. Здесь в Треблинке эсэсовцы питают к нему своего рода уважение, дельцы и пройдохи из бригады «маскировки» просят у него совета и всегда выделяют ему часть приобретенного спекуляциями товара. Своим авторитетом он обязан естественному и вежливому тону, которым он разговаривает с различными типами из «маскировки» и с грубым коротышкой-эсэсовцем. И этот свирепый коротышка получает своеобразное удовольствие от общения со слегка полноватым любезным господином с круглой головой и круглыми очками.

В последнее время случается, что наш маленький начальник пропускает утреннюю перекличку. Кажется, его алкогольные эксцессы затягиваются до глубокой ночи. Когда однажды после утреннего построения бригада «маскировки» снова остается в строю и ждет своего начальника, Кюттнер, который с журналом и карандашом в руке контролирует отправку бригад на работу, только выдавливает из себя:

– Унтершарфюрера Зюдо снова нет…

По всей видимости, эсэсовцы не знают, что делать. Зюдо слишком много известно о нечистых гешефтах. Вероятно, они ждут, что он умрет сам или что подвернется удобный случай откомандировать его, как они уже делали с некоторыми другими, например, когда он уйдет в отпуск.

Кюттнер посылает «маскировку» без начальника, только с охранниками, на восстановительные работы с внутренней стороны забора, на насыпь железной дороги напротив платформы. Мы должны проверить, где ослабла колючая проволока и в заборе образовались просветы. Примерно через полчаса мы видим Зюдо, он приближается к нам в сопровождении Бёлитца.

– Вы, вонючая банда, моя золотая маскировка… – уже по первым словам мы понимаем, что коротышка сегодня в самом прекрасном состоянии похмелья, когда ему на всё наплевать, когда он выше всего. Он сваливается с платформы на рельсы, но туг же поднимается. Это кажется почти естественным, он – такой, что и не может упасть надолго, – коротенький, приземистый, вроде ваньки-встаньки.

Бёлитцу, который спрыгнул вслед за ним, он заявляет, что больше в нем не нуждается, что тот может катиться ко всем чертям. И вообще, он не нуждается в том, чтобы какой-то гауптшарфюрер или другой наблюдатель ходил за ним. В подтверждение он дружески притягивает Бёлитца, которому он чуть выше пояса, к себе и демонстрирует ему свою силу. Он хватает его за пояс, поднимает одной рукой вверх – и аккуратно ставит снова на ноги.

Потом он обнаруживает нашу группу на насыпи, и у него тоскливо вырывается:

– Вы, собаки, вы, банда оберспекулянтов, вы еще ничего не сделали, а уже… – Он вытаскивает свои карманные часы и некоторое время таращится на них. – Генри-их, поди-ка сюда, – зовет он Кляйнманна. Проходит некоторое время. Коротышка склоняет голову на грудь Кляйнманна и застывает. Охранники наверху, на насыпи, смеются и кричат, чтобы проверить, насколько крепко спит шеф.

На нижнем конце вокзальной площади мелькает высокая фуражка Кюттнера, Кляйнманн сразу же замечает это.

– Господин унтершарфюрер, господин начальник. – Кляйнманн делает шаг назад. Зюдо покачнулся, но опять устоял.

– Генри-их, и из-за него ты меня разбудил? Карл, Рихард! Сюда! Вы двое – настоящие ребята, вот скажите мне, кто виноват в этой войне? – Он продолжает, не дожидаясь ответа: – Ну, так я вам скажу. Виноваты не вы, а английские евреи, а их мы еще всех сюда загоним. Да-а, они все будут в Треблинке. – Он поворачивается к нам спиной и широко разводит руки. – Здесь всё будет приготовлено… Это будет настоящий вокзал. Везде будут надписи… Там, на бараке, будут большие часы… Люди из бригады «синих» получат формы железнодорожников. Их капо – красную фуражку начальника вокзала… И вообще, за работу, собаки! – Он начал кричать, но тут же опять впал в дружелюбный тон: – Генри-их, сегодня работаем только до обеда – сегодня воскресенье, и мы работаем до половины двенадцатого, но – как черти! Адриан, пила должна раскалиться от работы! А в половину двенадцатого – шабаш. Мы все сядем и будем петь духовные песни.

Несколько дней тому назад они постепенно, маленькими партиями, привезли в Треблинку примерно три тысячи человек. Может быть, они ликвидировали или сократили какой-то маленький штрафной лагерь. А может быть, отряды полевой жандармерии провели в лесу зачистку и доставили всех, кто попался им в руки, в Треблинку, на сжигание – истощенных людей в полосатых одеждах, слишком смелых спекулянтов, а под конец, в нескольких вагонах – цыган. По обветшавшим лохмотьям, которые сжигали на вновь разведенных кострах в «лазарете», мы поняли, что это были люди разного происхождения и разных национальностей. Может быть, это означает новый этап в исторической роли Треблинки? Разве всё не подготовлено и не обустроено для новых поступлений? Что, если они и в самом деле выиграют войну или она просто никогда не закончится? Треблинка так и будет функционировать на окраине цивилизации как предприятие для сжигания всего ненужного? Но тогда почему они так безучастно бродят по лагерю и все время бормочут себе под нос: «Всё – дерьмо, всё – дерьмо»?

Еще несколько дней, а потом мы сделаем то, чего ждет от нас мир. В темноте жилого барака я вижу светло-голубые глаза Давида и скрюченные пальцы его поднятой руки. Когда я шел к нашим нарам, я слышал шепот:

– Можно получить кусок колбасы, две булочки и бутылку водки – они хотят десять бумажек. Мойша, давай пополам, входи в