Ловушка с зелёным забором - Рихард Глацар

и успокаивающе. Сочная темная зелень забора кажется еще ярче по сравнению со светлой, пастельной зеленью покрытой травой насыпи. Над блестящими от постоянного использования рельсами сияет выкрашенная в белый цвет поперечная балка. Перрон и весь «вокзал» покрыты черным шлаком. Вся Треблинка представляет собой дикую смесь форм и цветов. Над главными воротами висит вырезанный из дерева земной шар с розой ветров. Две изломанные рунические буквы SS разрезают его надвое. Караульная украшена художественной резьбой по дереву. Они отобрали из эшелонов резчиков и отняли у них все, оставили им только их ремесло, их искусство.

А уж как всё выглядит вокруг резиденции коменданта! Серый цвет мощеных дорожек вокруг комендатуры оттеняется матовой белизной покрытых известью бордюров. Вдоль ярко-желтых, посыпанных песком боковых дорожек и тропинок выложены клумбы из разноцветных камней – как в калейдоскопе. На каждом углу – указатели, а под ними – вырезанные по дереву изображения. Под надписью «К гетто» можно видеть согбенную фигуру еврея с узлом на спине. Около главной дороги вырезаны фигуры двух эсэсовцев, а надпись сообщает, что бульвар Треблинки назван в честь старейшего члена местной зондеркоманды СС: улица Карла Зайделя. Следующий указатель показывает путь к баракам украинских охранников, к «казарме имени Макса Биалы».

Проходя мимо, я осторожно бросаю взгляд в сторону гаража.

– Штанда?

Он выходит из глубины гаража на свет и вытирает перемазанные маслом руки тряпкой.

– Всё в порядке.

К двери гаража он выкатил и подпер камнем медную бочку и еще несколько канистр. Их нужно просто открыть и опрокинуть, чтобы бензин вытек на пятидесятиметровую, покрытую шлаком дорожку, идущую под уклон к цистерне с бензином. А оттуда меньше двадцати метров до следующего эсэсовского барака.

Вернувшись, я докладываю обо всем Кляйнманну, и мы с Карлом снова начинаем пилить.

– Кляйнманн, сколько?

– Скоро три: два часа пятьдесят семь минут. Осторожно, Легавый сегодня снова буйный. Одного он избил, номер другого записал. Это означает двадцать пять ударов на вечерней перекличке.

– Ох, боюсь, не получит он свои двадцать пять.

К дровяному плацу примыкает газон, огороженный только проволочной сеткой. Там отбеливают на солнце и сушат белье эсэсовцев и охранников. Как раз в этот момент появляются три девушки с корзинами и собирают сухое белье.

Они тянутся к веревкам. Я еще по дому помню такие сцены, когда женщины в легких кофточках без рукавов тянулись к прищепкам и юбки у них приподнимались.

Я гляжу на сторожевую вышку.

– Слушай, Кляйнманн, а что со сторожевой вышкой? Кто ей займется?

– Не мы. И похоже, вообще никто. Но это же полная чушь. Вышка стоит так, что оттуда можно стрелять в тех, кто попытается бежать. Просто всё должно произойти необычайно быстро…

– Сколько еще?

– Двенадцать минут.

– Гм, скоро конец работы.

Сухомел делает на своем велосипеде несколько кругов около нашей группы. Потом едет вдоль забора, куда-то к главной дороге.

– Поехал на полдник, пить кофе. – Йосик глядит ему вслед. – Мог бы и здесь остаться еще немного.

– Пять минут. Так, схожу-ка еще раз туда. – Кляйнманн исчезает.

Кто-то петляет между деревьями, и тут же к нам подбегает Кляйнманн:

– Легавый кого-то схватил… Сейчас его, наверное, ведут в «лазарет»… Перед этим Куба, староста барака, что-то ему докладывал. – Все останавливаются и замолкают. Бригадир Кляйнманн пальцами обеих рук трет глаза под очками, чтобы стереть пот, потом смотрит на часы. – Без двух минут четыре…

Второе августа 1943 года.

Впереди, где-то около нашего барака, слышен выстрел. Затем – тишина. Потом взрывается первая ручная граната, сразу за ней – вторая… Я вижу, как на мощеной дороге взрывается третья.

Охранника за нами больше не видно, да и тот, что у ворот, исчез. Йосик и Герцль поднимают свои карабины:

– Революция! Конец войне! – Вторая часть лозунга, наверное, сбила охранников с толку.

– Ура! – Вначале раздаются одиночные, судорожные крики, у меня перехватывает горло и грудь, прежде чем я могу произнести: – Ура! – Крики становятся громче, они звучат над всей Треблинкой. Что-то пролетает у меня над головой и взрывается перед украинскими бараками. Сухие ветки и сосновые лапы загораются моментально. Повсюду полыхает огонь. Ворота во второй лагерь широко открыты, за ними на коленях фигура с карабином, судя по круглой обритой голове, это может быть Цело.

– Легавый получил свое, – слышу я.

Между деревьями в направлении от эсэсовского барака появляется фигура без кителя, только в белой рубашке, и сразу же снова исчезает за взрывами гранат. Вздымается еще несколько языков пламени, украинские бараки тоже загораются.

Вдруг Роберт с распростертыми руками падает на кучу отрубленных ветвей, как дети падают в сено, и остается лежать без движения. Дальше всех впереди Саул. Слева, немного обгоняя меня, бежит Карл с поднятой лопатой, останавливается – по какой-то причине всё застопорилось. За деревом, недалеко от барака, я вижу Рогозу, старшего охранника, стреляющего в направлении дровяного плаца. Что мне, собственно говоря, делать, у меня в руке только топор?

Спереди, от развилки дорог перед эсэсовским бараком, раздается длинная очередь. «Кто успел раньше, Руди или они!» Короткое шипение, а потом – взрыв, который ослепляет меня, все подо мной вздрагивает, сосна перед кухней охвачена огнем до самой верхушки, пламя по краям черное.

Я слышу шипение, не очень громкое, но долгое. Повсюду огонь – значит, все-таки Штанда Лихтблау…

Мы пригибаемся и как-то добираемся до плаца перед украинскими бараками, нас немного: Йосик беспомощно держит в руках карабин без патронов, Герцля я больше не вижу.

Вдоль бараков бежит Люблинк, в руках у него что-то вроде прута, он гонит перед собой, словно стадо гусей, людей, показывает на задние ворота:

– Теперь прочь отсюда, все прочь – в лес! – Ворота ломают, мы выбегаем из лагеря и бежим по овощному полю.

– Карл! – Мы бежим рядом и оба смеемся, как безумные. Я кричу и сам слышу свой бешеный крик. Вскарабкиваюсь на кучу навоза, наваленную у забора, и прыгаю на другую сторону. У меня под ногами несколько раз что-то шипит. Ты, дурак, надо в укрытие, с обеих сторон со свистом летят пули, стреляют с вышек, до которых никто не добрался. Над высохшим овощным полем поднимаются фонтанчики пыли.

Неожиданно перед нами появляется колючая проволока, натянутая перед «ежами» – противотанковыми заграждениями. Там уже лежит много людей, они скатываются вниз, назад, и стонут. Надо очень медленно ставить ноги, как будто идешь по канату, а теперь – гоп. Карл перепрыгнул передо мной. Мы снова бежим.

– Куда теперь?

– Те, что справа, побежали в лес!

– Нет, лучше налево, в болота, туда, где торфяник!

Нас всего трое. Впереди бежит