Ловушка с зелёным забором - Рихард Глацар

Когда мы снова проползаем под колючей проволокой на другой стороне полигона и попадаем в живой лес, мы видим сквозь деревья шоссе. На краю небольшой поляны, за которой сразу начинается шоссе, мы останавливаемся и осматриваемся.

В яме мы видим чью-то спину. У этого парня можно было бы спросить, как пройти дальше, к Висле. Мы выходим на свет. И тут из-за леса на шоссе появляются военные в зеленой форме – немецкая конная полевая жандармерия. В следующее мгновение мы оказываемся в яме, и пока колонна скачет мимо и пропадает на другом конце леса, три оборванных парня в кепках с оторванными козырьками копают яму. Двое из них цедят сквозь зубы:

– Давай, копай – одно слово, одно неверное движение, и получишь пулю в голову…

У Карла в руках топор, у меня – лопата, которые поляк оставил на краю ямы, пока сам работал киркой. Снова у нас в головах что-то «щелкнуло», и мы оба, не сговариваясь, одновременно спрыгнули в яму и принялись копать, будто это само собой разумелось. Теперь, когда опасность миновала, кажется, что мы взволнованы больше, чем поляк. Когда мы, бормоча извинения, объясняем, что «бежим из плена», он только машет рукой и говорит, что привык к таким «выпадкам» – к таким происшествиям. Потом он показывает, куда нам идти дальше. Пройдя еще немного, мы обнаруживаем амбар, стоящий на достаточном отдалении от одинокого крестьянского дома. В сумерках мы прячемся в какой-то канаве, откуда дом хорошо просматривается, и ждем, пока стемнеет. Карл поднимает меня, и я пробираюсь в амбар через крышу. Потом я отодвигаю засов и впускаю Карла. Кажется, амбар уже почти полон. В темноте пахнет зерном, соломой, а совсем сверху, откуда-то из-под крыши, – ароматным сеном. Мы на четвереньках ползем наверх и валимся на сено.

После первых мгновений отдыха начинаем чувствовать голод. Когда мы ели в последний раз? Зарываемся поглубже в сено, чтобы было потеплее. Карл беспокойно вертится.

– Я чувствую под собой что-то твердое.

– Что там может быть? Наверное, забытые вилы.

Карл ощупывает сено вокруг себя, потом сует мне что-то под нос – яблоко. Яблоки, уложенные в сено на зиму. Такое везение – это что, знак судьбы? Или рука Господа не оскудевает? Или и то и другое вместе? Правда, на следующий день, когда мы наконец добираемся до Вислы, у нас страшно болят животы от съеденных яблок.

На сортировочном плацу в Треблинке я как-то нашел маленький кожаный футляр с полным набором бритвенных принадлежностей, такой маленький, что он помещался в кармане. Должно быть, очень практичный человек взял с собой в эшелон такую вещь. С тех пор я всегда ношу этот несессер с собой. Теперь мы, раздевшись, стоим в воде недалеко от берега и бреемся. Отражение, которое я вижу в воде Вислы, мало напоминает мое собственное лицо.

Бритвенные принадлежности в маленьком футляре имеют для нас не только практическую ценность, они значат гораздо больше. В округлый кусочек мыла вдавлены четыре маленьких бриллианта. Нам их дали Вилли Фюрст и Зало Зауэр, два «золотых еврея», накануне восстания – на всякий случай… Мы с Карлом решили: если нам суждено выжить, то это должно произойти без помощи этих бриллиантов. Они останутся у нас только как память, никогда мы не воспользуемся ими ни для чего другого.

Пясечно, Гура Кальваря, Гроец, Могельница – это экзотически звучащие названия деревень, мимо которых мы прошли без особых трудностей. Перейдя через реку, о которой потом узнали, что она называется Пилица, мы снова попадаем в лес, где чувствуем себя увереннее всего.

– Хальт! Ренце до горы! – Руки вверх! – раздается между деревьями. Втянув головы и подняв руки, мы смотрим в дуло карабина. Мужчина, который его держит, похож одновременно на лесника и таможенника. Он говорит на смеси польского и немецкого:

– Кто вы? Что тут делаете?

– Мы чехи, приехали в Польшу для работы в немецкой организации «Тодт». Где-то в лесу за Вислой на нас напали партизаны, они нас ограбили, они нас пытали. Мы несколько дней как сбежали, боимся куда-нибудь зайти, потому что наверняка повсюду восставшие. Мы хотим домой, в Чехию.

– С вами разберутся в полицейской управе в городе. Восставших здесь нет, но в лесу бродит много бандитов. Не подходить, кругом, передо мной шагом марш!

Парень в мундире лесника все время держит палец на спусковом крючке и ведет себя так, словно весь лес кишит партизанами и бандитами, которые могут напасть в любую минуту. Но никто не появляется…

– Называем себя, как договорились, – шепчет мне Карл по дороге.

Я хочу сказать ему, что это – чистое безумие, другие имена наверняка были бы лучше. Но у меня ничего не получается. Мы не можем заводить такой длинный разговор перед этим парнем. Историю об организации «Todt» и чехах, на которых напали партизаны, мы просто собрали по кусочкам из всего того, что нам рассказали люди в хатах и на полях. Карлу пришло в голову, что он может воспользоваться именем своего друга из Оломоуца и назвать себя Владимиром Фризаком. Говорят, его отправили на работу куда-то не то в Германию, не то в Австрию. А значит, если у нас дома не будут выяснять всё слишком уж основательно… Я подумывал о том, чтобы обзавестись именем Рудольфа Масарека. Я знаю его адрес в Праге. Насколько мне известно, он не был зарегистрирован как еврей – пока не женился.

– Мы должны все время повторять нашу историю, как заведенные, – бормочет Карл.

Нове Място над Пилицой, Новый Город на Пилице, куда нас привел бдительный лесник, – это деревня, которую мы уже видели раньше. Он ведет нас через ухабистую деревенскую площадь, выложенную кое-где булыжником, в полицейскую управу. Там мы видим только фуражки польского образца, пока что ни одной немецкой формы. Это обнадеживает. Мы повторяем историю о чехах в немецкой рабочей бригаде, на которую напали партизаны. Не похоже, чтобы полицейским все это казалось совсем невероятным. Но мы чувствуем, что они сомневаются, особенно потому, что мы чехи и говорим по-чешски, – непривычный и непонятный случай.

– Мы хотим домой, в Чехию, – заметив, что такие слова производят впечатление, мы повторяем это как самый веский довод. – Мы будем жаловаться властям.

– Правительству! – Карл говорит так веско, что даже я начинаю ему верить. Чуть ли не с извинениями они приковывают нас наручниками друг к другу. По-польски наручники называются смешным словом: «кайданки».

– Иначе нельзя,