Ловушка с зелёным забором - Рихард Глацар

называющий себя Леоном Дубелем, отличается от нас всех тем, что одет в дорогой летний костюм – брюки и пиджак из светлой ткани в полосочку. На ногах у него элегантные полуботинки, но без носков. Говорит, он их потерял, когда вынужден был спешно покинуть жену своего начальника. Но может быть, этот щеголь без носков на самом деле – связной подпольщиков, а история с дамой – легенда.

Мужичок-крестьянин, который располагается в середине нар, поставлял куда-то из-под полы мясо и сало. При той набожности, которую он демонстрирует, крестьянин мог бы утверждать, что вырученные деньги предназначались главным образом для толстой свечи. Он единственный в камере получил особое разрешение, на основании которого ему приносят из дома дополнительную еду. Каждое утро, когда мы пьем обычное пойло из цикория, крестьянин опускается на колени перед нарами, опирается на локти, складывает ладони и молится, обратившись лицом к стене. Наверняка дома у него на стене икона. Но здесь, в камере, на стене – только кровавые следы от раздавленных клопов. Когда утренняя молитва окончена, он крестится и лезет под нары, где хранит свою корзинку, покрытую платком. Само собой разумеется, никто из нас не получает ни кусочка. Так что он остается в камере наедине со своей благословенной едой.

Регулярно, раз в несколько дней, рано утром открывается дверь и в камеру вталкивают парнишку лет тринадцати. Тогда мы знаем, что наступила суббота. Мальчишка украл стул, а так как по будням он должен ходить в школу, то в тюрьму он приходит на субботу и воскресенье, чтобы отсидеть свои четырнадцать суток. Он – наш живой календарь; с его помощью мы отсчитываем недели.

Это предварительная и пересыльная тюрьма, поэтому, за немногими исключениями, отсюда есть только два пути. Если после допроса дают подписать розовый формуляр – значит, переведут в Освенцим, по-немецки – в Аушвиц; я еще никогда не слышал этого названия. Тогда ночью заводят моторы, включают прожектора, выкрикивают имена, уводят людей из камеры и сажают в грузовики. А если для подписи дают белый формуляр, тогда путь лежит в Германию, в «рейх», на работы. Тогда днем уводят на вокзал.

Второй путь, на работы в Германию, кажется нам настолько многообещающим, что мы не используем удобный случай для побега. Нужны рабочие для строительства, мы вызываемся, и охранник ведет нас куда-то на окраину города.

– А что было здесь раньше?

– Гетто, евреи – всех увезли куда-то, всё порушили…

Не уцелело ни одной стены, даже маленького кусочка – остался пустырь с грудами кирпичей и камней. Мы сидим на корточках среди этих куч и сбиваем молотком цемент с кирпичей, чтобы их опять можно было употребить вдело. Ветер несет разорванные листы бумаги с напечатанным древним текстом. Шановне пане, господин охранник… Как вы сказали, «увезли… куда-то…». Как раз мы двое, что сидим здесь, знаем куда; у нас перед глазами встает красно-желто-зеленоватое зарево, а в ушах звучат древние слова и новое свидетельство: «Или, Или, в огонь и пламя гонят они нас…»

Второй допрос основательнее или, точнее сказать, продолжительнее, но, как мы чувствуем, это только потому, что так положено. Нам задают несколько вопросов, на которых мы можем попасться. Значит, еще сохраняется подозрение, что мы связаны с партизанами и бандитами. Но как раз в этом пункте нам нечего скрывать.

– Мы хотим домой. Вы нас арестовали уже несколько недель тому назад, за это время вы могли уже навести справки, телеграфировать…

– Мы этого не делаем, у нас нет для этого времени. – Да они просто не знают, что на свете существует такая штука, как связь! – Мы пошлем вас отсюда на работу в Германию.

– И нам протягивают для подписи белые формуляры. Осторожнее! Не показать ликования. Бороться дальше, до конца:

– Но мы хотим домой!

– Это не получится. У нас свои инструкции. Мы выдадим вам путевые листы на проезд к месту работы в рейх, выписанные на ваши имена, и доставим вас в сборный пункт в Ченстохов. Оттуда вас отправят дальше, а что вы будете делать потом, это ваше дело, за это мы уже не несем ответственности.

– Мы с Карлом смотрим друг на друга, киваем головами, хорошо бы, все получилось так, а не иначе.

Мы в первый раз подписываемся новыми именами. Мне уже какое-то время кажется, что эти польско-немецкие фрицы-криминалисты ведут себя примерно так же, как в последнее время немцы в Треблинке, которые слонялись по лагерю и все время ворчали себе под нос:

– Всё – дерьмо, и так и так всё – дерьмо.

Нам возвращают, как и положено, все, что у нас отобрали при первом допросе, мой несессер с бритвенными принадлежностями тоже. Мы просим тюремного парикмахера, который должен побрить нас перед отправкой, чтобы он намылил нас нашим собственным мылом, которое лучше того, что у него.

– То е бардзо добре мыдло, надзвычайне – да, это очень хорошее мыло – чрезвычайно…

Сборный пункт в Ченстохове – огромный проходной двор под транспарантом «На работу в Германию». В Германии требуется много, очень много рабочей силы. Сквозь колючую проволоку и здесь можно прекрасно спекулировать и проворачивать небольшие гешефты, например, обменять старые сапоги из Треблинки на ботинки со шнуровкой. А деревянных бараков со сплошными нарами здесь больше, чем в Треблинке.

Мы вместе с остальными проходим медицинское обследование. У некоторых крайняя плоть сморщилась от голода и холода, может быть, поэтому они не слишком дотошно выясняют, кто действительно обрезан.

На дорогу мы получаем продовольственный паек: буханку хлеба и картонный стаканчик искусственного меда, который замечательно обволакивает голодные желудки. Нас строят в колонну, отводят на вокзал и сажают в вагон – в пассажирский вагон. Мы заснули, как только сели. От жуткой усталости мы видим все вокруг, как в тумане.

О большом городе, который мелькает за окном вагона, нам говорят, что это – Катовице. Спустя долгое время наш поезд останавливается на какой-то маленькой станции. Вероятно, это недалеко от бывшей польско-моравской границы. Сопровождающий нас вооруженный охранник из Ченстохова ведет всех остальных в другой поезд, а нам говорит:

– Вы двое едете дальше сами через Моравию и Вену в Маннгейм, как обозначено в вашем путевом предписании. У вас на руках будет только этот документ. Повсюду – контрольные пункты. Если попробуете бежать, вас поймают и накажут.

Нам вручают путевые предписания. Дверь купе закрывается за человеком с карабином на плече. Никто нас не сторожит. Мы одни. В путевом предписании указано место назначения и адрес: «Маннгейм – акционерное общество Генриха Ланца».

РЕЙНСКАЯ СТАЛЬ И РЕЙНСКОЕ ВИНО