Ловушка с зелёным забором - Рихард Глацар

один, лежал в постели и не двигался. Я только рассматривал покрывало, одеяло, стены и вслушивался в тишину. Потом я еще какое-то время стоял в «своей» пижаме у окна и всматривался в темные замерзшие зимние поля, не покрытые снегом. Да, вот оно как – жить «на частной квартире». Мы живем на частной квартире.

Верхняя комната в домике принадлежала двум сыновьям нашего хозяина, господина Готтфрида К., и его жены. Мальчики спали на этих двух кроватях, пока не стали достаточно взрослыми, чтобы надеть военную форму. Один уже никогда не будет спать в своей постели, а второй только после войны, если вернется. А пока старики решили сдать верхнюю комнату. В отличие от всех остальных, кто не знает, что сейчас, во время войны, делать с обесценившимися деньгами, у пенсионеров и тех не густо. А когда к ним в дом пришли с кружкой для пожертвований и мешком из «Зимней помощи фронту», старик даже не стал говорить о своем положении, он только сказал:

– Я уже пожертвовал. Моя жертва лежит где-то под Кременчугом.

Такие высказывания мы частенько слышим от нашего хозяина. Трудно судить, говорит ли он так по своим давним убеждениям или ему уже просто все равно, после того как погиб его сын, а сам он из-за язвы лишился работы каменщика и был вынужден уйти на пенсию. В то время как наш хозяин все больше худеет, у его жены от сплошных забот становится все больше морщин. Она обо всем заботится и за всеми следит, потому что делать надо так и не иначе, а если что-нибудь не сделать как надо, то потом будет еще больше забот.

– По крайней мере один раз в день молодые люди вроде вас должны есть нормальную домашнюю еду, особенно если у них такая тяжелая работа. Вы будете готовить себе в нашей кухне. Я покажу вам посуду, которой вы можете пользоваться, и буду присматривать, чтобы у вас на плите ничего не пригорело. Еду кладите себе, как положено, на тарелки, приборы берите вот здесь, в ящике, и спокойно кушайте тут в тепле за столом. Разумеется, после еды вы должны будете помыть за собой посуду и все поставить на место. Если во время воздушной тревоги вы окажетесь дома, то возьмете свои вещи и пойдете с нами в наш бункер на поле.

«Да, да – если вы будете больше времени проводить на кухне, где пол все равно моется каждый день, то наверху вы будете пачкать меньше. Да и топить наверху не нужно, раз вы там только спите. Нашим мальчикам, пока они были дома, я тоже не разрешала особенно много разгуливать по дому. А при воздушной тревоге вы можете собрать и наши вещи и помочь нам, а если что-то случится, то мы все вместе будем тушить и спасать, что еще можно будет спасти. После сирены ни в коем случае нельзя оставаться в доме. Могу себе представить неприятности с властями, если с вами в доме что-нибудь случится…» – Вполне возможно, и такие мысли проносятся в голове нашей хозяйки, под волосами, собранными в маленький пучок, одновременно с тем, что она говорит вслух. А может быть, добрая старуха вообще ничего подобного не думает, а я просто – скотина, что подозреваю такое. Будь ее волосы совсем седыми, а лицо еще больше сморщенным, она была бы совсем как старухи там, в самый раз для… Ну, госпожа К., обопритесь на мою руку, и мы пойдем – к доктору, в лазарет…

Вот воздушная тревога снова свела нас вместе во время пересменки. Я сижу рядом с Карлом, мы уже в спецовках, и смотрю, как Антон и Отто после смены моются в душе. К нам подсел еще Генрих Томан, самый старший и опытный из всех чехов в кузнечном цеху, а может быть, и вообще на фабрике. Волосы у него уже седые, но еще густые, зачесаны назад. Он худой, как жердь. Если бы вместо спецовки, когда-то синей, а теперь грязной и черной, на нем были серые брюки, спортивные полуботинки, пиджак свободного покроя, а на открытой шее – тонкий платок, если бы испачканное сажей лицо было чисто вымыто, выбрито, может быть, слегка припудрено, что подошло бы к его седым волосам и светло-голубым глазам, то из Генриха получился бы элегантный мужчина зрелого возраста, который много лет провел где-то в экзотических странах и многое пережил.

Генрих пользуется репутацией лучшего крановщика в кузнечном цехе. Все молотобойцы, работающие на тяжелых штамповочных молотах, когда им надо вмонтировать новые штампы или вообще нужен кран, предпочитают видеть наверху, в кабине крана знакомую голову Генриха в берете.

– Вот вы, – Генрих поворачивается к нам, – ведь вас взяли из-за недостатка рабочей силы и только мельком спросили, добровольно ли вы хотите на работу в рейх. Вы так выглядели, когда приехали… Нет, вы не должны исповедоваться перед нами. Мы все здесь добровольно. Мне нужно было быстро и как можно дальше исчезнуть с последних гастролей. А Отто… Эй, повеса, сознайся, что дома ты не мог достаточно быстро лишиться целомудрия и поэтому отправился в рейх.

– Я признаюсь вам, господин Томан, – Отто единственный, кто говорит Генриху «вы», – но только после того, как вы нам скажете, что у вас общего с Томасом Пехом. Говорят, вы договорились с мастером, что двенадцатичасовые смены вы всегда работаете по очереди с Пехом, потому что у вас одна вставная челюсть на двоих и вы меняетесь ею на проходной.

– Томасу Пеху я помог, потому что он, бедняга, попал сюда из-за летающей свиньи на Пильзенской бойне. Однажды какой-то представитель немецких оккупационных властей случайно шел вдоль внешней стены городской бойни в Пильзене. И тут, в вечерних сумерках, вдруг через стену перелетает разрубленная пополам свинья и падает прямо к его ногам. Ни талона, ни продуктовой карточки нет. Вот тогда у Томаса, рабочего бойни, вдруг появилось настоятельное желание записаться добровольцем на работу в рейх, уже в третий. А после того как они его подготовили к поездке, он потерял несколько зубов.

Антон выключает душ и тщательно вытирается полотенцем.

Его вопрос относится к нам:

– А как вы устраиваетесь с женщинами, если у вас дома и хозяин, и хозяйка? Они же наверняка никого не разрешают приводить. И вам нужно все время уходить из дома.

– Они устроились не так, как вы двое, – в доме только хозяйка, а хозяин на поле боя, неизвестно где. Но можешь быть уверен, вам тоже подвернется что-нибудь толковое.