Играть... в тебя - Мария Зайцева

А завтра я уезжаю к деду.

Наконец-то.

Жду этого невозможно как!

И очень сильно надеюсь, что там, в моем любимом месте силы, я смогу вылечиться. Потому что сейчас я определенно больна.

Наконец-то мне удалось правильно классифицировать свое состояние. Не любовь это, а заболевание. Любовь такой не бывает.

А раз заболевание, то и излечиться от него можно.

Я больше чем уверена, что дома я выздоровею. И к следующей сессии, которая будет весной, уже приеду, полная сил, энергии и, главное, перестану вздрагивать при виде высоченной широкоплечей фигуры одного жуткого гада, которого не повезло встретить на своем пути.

Не буду болеть при каждом грязном слухе про главного отморозка универа, Саву Симонова, не будет сердце кровить при виде него, обнимающего сразу двух девочек. Целующего их по очереди. Смачно. Долго. Под свист и улюлюканье его дружков. Плевать мне будет на это.

За это время я столько узнала про Саву Симонова, что теперь только удивляться приходится, как я раньше-то всего этого не замечала? Настолько слепой была? Настолько тупой? Наивной? Наверно, все вместе.

По ночам, постоянно крутя в голове дни и минуты нашей счастливой, как мне, дурочке, казалось, жизни, я бесконечно поражалась, насколько меня легко обводили вокруг пальца. Как нагло, прямо в глаза, врали. Как заставляли делать то, что хотелось ему. Для чего? Чтоб поглумиться? Посмеяться? Только эту причину я могу обозначить.

Остальные — не обозначаются.

А разговаривать, выяснять… Нет уж.

Я без боли в глазах смотреть на него не могу, а уж говорить… Увольте.

А Сава, словно назло, постоянно появлялся на моей орбите, смотрел, скалился, демонстративно лапал девчонок или просто скользил холодным до жути, расчленяющим каким-то взглядом, вводя в дрожь и жар одновременно.

Меньше всего на свете я хотела бы оказаться с ним опять наедине, перейти ему дорогу.

От одной мысли об этом трясти начинало.

Неделя пролетела, словно миг один. И в ней не нашлось толком места даже для придурка Прокопа, того самого дебила, что пытался пристать ко мне как-то, еще в самом начале сессии. Он, кстати, явно закусился и все время пытался меня выловить. Но я умело уходила с линии обстрела, тоже надеясь отбегаться до конца сессии и свалить, наконец, в родной лес, к деду.

Что-то многовато в городе хищников оказалось.

Куда больше, чем у нас, в заповеднике!

Но Прокоп мои мысли занимал мало. Ну, бегает, орет, чего-то хочет… Перетопчется.

А вот Сава Симонов…

Позавчера, увидев печального Витька с ярким синяком на пол лица, я разозлилась настолько, что пошла искать этого демона, слишком много возомнившего о себе.

Но Витек перехватил меня, тормознул.

— Не надо, Ольк, — сказал он, — он чего-то вообще бешеный дурак, какой-то. И глаза такие были, знаешь… Мертвые.

— Он сам сейчас мертвый будет!

— Не, Ольк… Я думаю, что у него с головой что-то не то. Не лезь к нему.

— А если он снова тебя побьет?

— Не… Там его друг… Который его оттащил, сам ему навтыкал. И сказал, что таким образом нихера не решить. Ольк… Ты чего, не дала ему, что ли?

— Не твое, блин, дело!

— Ну да… Но просто, блин… Мне его даже как-то жалко стало…

— Витек, ты — дурак. Он тебе по роже дал, а ты его жалеешь.

— Да лучше по роже разок, чем вот так, как он, постоянно…

— Да как? Он — лучше всех!

— Нихера ты, Олька, в мужиках не понимаешь…

Разговор получился ни о чем, в итоге, я плюнула и занялась своими делами.

И вот сейчас Витек сидит, посматривает на меня вопросительно, а мне ему что-то обидное сказать хочется. И не знаю, откуда во мне такой запас злобы.

— Ты чего такая взмыленная? — вот нафига под руку говорить мне? Я и без того не в себе!

— Отвали, Вить. Глаз болит?

— Болит.

— Вот и думай об этом.

Витек отворачивается обиженно, я на мгновение испытываю к нему острую жалость… И стыд за свое поведение.

Но затем вспоминаю, что он, по сути, встал на сторону зла, то есть Савы Симонова, словно мужскую солидарность внезапно врубил, и презрительно отсаживаюсь через один стул.

Витек только вздыхает, но ничего больше не говорит.

После пары я несусь на тренировку, а затем на сам забег.

Остаюсь дополнительно, чтоб лишний раз обговорить с Вязанкой свои преференции на следующую сессию, потом иду в душ.

Универ уже пустой, вечер же.

И я радуюсь, что это был последний день моих испытаний.

И уже завтра я поеду домой…

Дверь в душевую распахивается именно в тот момент, когда я через голову пытаюсь стянуть с себя влажную от пота майку. Вот, ни раньше, ни позже.

Замираю на мгновение с поднятыми руками, ничего не видя перед собой, проклятая ткань прямо на лице! Дергаю остервенело майку, но эта зараза и вперед, ни назад!

— Ого! — глумливый голос Прокопа узнаю сразу.

Задолбал потому что за эти пару недель до ужаса. Кажется, во сне его скоро видеть буду. Хотя, нет. Во сне у меня другой кошмар поселился, и он куда ярче. И агрессивней. Конкурентов не терпит.

Осознав, что Прокоп сейчас наблюдает мое голое тело, задрапированное лишь в тонкий спортивный лиф, бешусь и еще резче дергаю майку, наплевав уже на опасный треск.

Стягиваю ее через голову, наконец-то, но момент упущен.

Прокоп уже прямо передо мной. Да не один, скот! А со своими друзьями, Вадиком и Совой.

Все они — здоровенные парни-баскетболисты, стоят так близко, что приходится задирать подбородок, чтоб посмотреть в их лица.

Я это и делаю, хмурясь и прикрывая мокрый от пота лифчик рукой.

По коже бегут мурашки, взгляды парней слишком уж… Интенсивные.

А в душевых — ни одной живой души.

Я, конечно, не думаю, что они что-то захотят сделать, это город все-таки, а не дикий лес… Но сама ситуация тупая на редкость.

— Что вам надо? — хмуро спрашиваю я у Прокопа, не сомневаясь, что он — инициатор этой дряни.

— Недогадливая, — вздыхает Прокоп, переглядываясь со своими друзьями.

Те, радостно ухмыляясь, кивают послушными болванчиками. У деда на шифоньерке такие стоят, трофейные, он говорил. И бошки у них такие же пустые. Щелкнешь по ним — и звон прямо.

— Ты мне должна, Оленька, — ласково говорит Прокоп и тянет ко мне свою здоровенную лопатообразную ладонь.

Невольно оскалившись, уворачиваюсь и отступаю.

— Кому должна, всем прощаю! — цежу я, — валите из душевой, пока преподу не пожаловалась!

— Так нет уже Вязанки-то, — улыбается Прокоп, —