Играть... в тебя - Мария Зайцева

помогать своему работодателю, вот сто процентов надеялся, что я сдохну, а Сандр ему что-то другое предложит. Может, даже очередную бабу вручит. По профилю работку, так сказать…

Сидел, тварь такая, смотрел на меня. Жрал пиццу. Ну не подонок ли? И молчал, главное!

— Ну?.. — удалось выхрипеть мне с пятого раза, — какого хуя молчишь?

— Жду, когда ты в себя придешь, — пожал тот плечами, — пришел? Или еще пиццы? А, может, ну ее нахер, твою девочку? Она же тебя кинула, красавчика такого… Вон, сегодня ночью, ты сразу с тремя отжигал…

— Че??? — я торопливо осмотрел себя, прикидывая, сразу идти мыться, потому как брезгливо до дикости, или все же выслушать этого придурка, радостно тянущего кота за яйца.

— Ну-ну… — заржал Богдаха, верно распознав ужас в моих глазах, — до тела не допустил никого, как обычно. Вот вы, Симоновы, ебанашки…

— Говорил уже… — с облегчение выдыхаю я, поняв, что, несмотря на полную отключку мозга, окончательно все же не ебнулся.

Удивительно, вообще меня на секс не тянуло эти дни. Не мог себе представить кого-то другого на месте Птички моей. Хотя интенсивно пытался, тут не поспоришь. Но… Все не то было. Морды вокруг одинаковые, жопы — резиновые, взгляды — тупые. А уж какие разговоры отстойные… Все — отстойное. Все — чужое. Только раздражение вызывающее.

— Ну так я каждый раз все больше и больше поражаюсь, — оскалился Богдаха, — я пошел вниз, вернулся, а тебя там практически силой пытаются трахать. Сразу трое девок! А ты отбиваешься и орешь, чтоб все шли нахуй, и не трогали чужое! Что это все — птичкино. Пиздец, сцена. Я, кстати, заснял. Хочешь посмотреть?

— Нет, — меня аж передернуло от картинки, появившейся в мозгах, — на кой хер снимал?

— Как на кой? — удивился Богдаха совершенно искренне, — поржать, конечно!

— Удали, блядь.

— Ладно. Про девочку твою говорить? Или все? Прошла любовь?

— Говори.

— Вчера узнал, сегодня с утра навел справки и убедился. Потап ее со своими прессует.

— Потап… — я попытался вспомнить, кто это. Похоже, кто-то курса с третьего… Точно! Баскетболисты гребаные! Ноги длинные, мозги — отбитые!

— И чего хочет? — спросил я, ощущая, как все внутри напряглось. Пицца стала резиновой, я отбросил ее обратно на тарелку, положил руки на столешницу, подался к Богдахе.

— А ты как думаешь? — он пожал плечами, — девочка красивая. Парня нет. Связей нет. А они — любители расписать на троих.

— Че? На троих?

Больше я слушать ничего не стал.

Вскочил, глянул на время, скривился, осознав, что уже далеко не утро. И все пары в универе закончились.

— Она где сейчас?

— В универе еще, судя по геолокации, — Богдаха глянул мельком на экран телефона, — последний день сессии. Итоговые соревнования у Вязанки.

— Кто за ней смотрит?

— Леха сидит снаружи, ждет.

— А внутри?

— А внутрь мы не ходим, ты же знаешь…

— Блядь…

Я кинулся одеваться.

Не знаю, почему меня так сильно торкнуло, почему рванул в универ на пятой сверхзвуковой. Будем считать, судьба вела.

Но внутри было совершенно четкое ощущение, что мне туда надо.

Что пора, наконец, заканчивать с этим бредом и сделать то, что и должен был сделать с самого начала. Как истинный, чистой крови, Симонов.

Забрать свое.

35. Оля. Падение

— Птичка… — шепот Савы, прерывистый, горячий, удивительным образом попадает в такт жестким сильным движениям во мне, от которых трясется старый стол в тренерской. Трясется и о стену колотится. — Скучал… Дурак… Прости… Хочу…

Я слов не разбираю, цепляясь за эту проклятую реальность с упорством тонущего человека.

Он понимает, этот человек, что не спасется. Но все равно пытается. Не тратит силы на крик, на лишние телодвижения. Просто держится за тонкую ветку, хоть что-то реальное внутри себя — единственное, что пока еще на плаву помогает быть. И дышит. Дышит, дышит, дышит. Понимая, что, возможно, это — последние секунды жизни.

Внутри все замирает в четком понимании окончательности. Финала.

И страшно так! Жутко.

И все равно невозможно остановиться.

Как остановить стихию, тебя порабощающую?

Эта стихия — в тебе. И держит, так сильно и огненно, что поневоле плавит до состояния потери формы.

Я — не человек в руках Савы.

Я — нечто аморфное, подчиненное, и так сильно кайфующее от этого подчинения, что даже не верится, что так бывает… Так бывает, вообще?

Именно так?

Он же…

Он же обманщик. И он не изменился. Предатель. В этом тоже не изменился. У него вообще ничего в жизни не поменялось!!!

Это у меня жизни нет.

А у него… Все кипит! И ключом бьет!

Зачем ему еще и я? Зачем?

Я — слабая, не могу противостоять. Был бы совестливым, правильным — не воспользовался бы.

Но Симонов — это не про совесть и правильность, я уже успела понять.

Он ни на секунду не задумался.

Схватил, разгоряченный дракой, бешеный, яростный, сжал так, что дыхание перебило…

Взял, не помедлив ни мгновение.

А я радостно подчинилась.

Все мои убеждения, все мое яростное сопротивление и воинственный настрой — мгновенно в бездну улетели, стоило ему прикоснуться.

Именно это больше всего мучает, сводит с ума.

И, наложившись на чистый животный кайф от секса с этим подонком, придает происходящему двойственный, острый, пикантный оттенок безумия.

— Не отпущу… — бормочет он, зло вколачиваясь в меня, горячий такой, большой! Напор — бешеный! Подается вместе со мной вперед, укладывает полностью на столешницу, широкую, места хватает, чтоб даже упереться ладонями в стену. И так получается еще плотнее наше соединение, еще чувствительней.

Вскрикиваю от того, что чрезмерно все, остро! И Сава тормозит на секунду. Глаза его — жесткие, опасные, охватывают всю картину целиком: меня, лежащую на столешнице, с ладонями, жалко и бессильно упертыми над головой в стену. И зрачки, и без того расширенные, полностью топят радужку. Ничего в лице человеческого не остается у него!

Зверь. Хищник, поймавший свою добычу. Он меня растерзает тут!

Я понимаю опасность, чувствую ее всей кожей, и в то же время не могу перестать смотреть на него: разгоряченного, в разодранной футболке, перемазанной чужой кровью, с безумным взглядом. Навсегда в моей памяти это останется.

Фотовспышками. Огнем под кожей.

Вены мне дотла сожгло, жидкий огонь по ним льется теперь!

Сава быстро стягивает через голову остатки футболки, ослепляя меня такой знакомой и все равно невероятно откровенной картиной. Мне во сне это все снилось.

Наверно, потому по утрам в слезах просыпалась…

Из-за этого гада.

Из-за того, что такое сделал со мной!

И плевать ведь ему, плевать!

Смотрит, дышит жарко, глаза