Русь и норманны - Генрик Ловмянский

население, представляющее скорее пассивную с политической точки зрения массу; 2) полагают, что слово русь первоначально означало норманнов, которые передали в дальнейшем это название славянскому населению, находящемуся под их властью» (с. 87–88).

Автор в связи с этим и счел нужным осуществить «анализ источников для выяснения, действительно ли существует несоответствие между результатами исследования внутреннего развития восточных славян и известиями источников, свидетельствующих (в интерпретации норманистов) о решающей роли скандинавов в образовании Древнерусского государства; иначе говоря, действительно ли содержание этих источников позволяет оспорить местные истоки экономических и социальных предпосылок образования Древнерусского государства» (с. 88).

X. Ловмяньский подверг критическому анализу источники, относящиеся к четырем наиболее остро дискутируемым вопросам: проникновению норманнов в восточнославянские земли в связи с общей экспансией скандинавских народов в период раннего средневековья; завоеванию Руси норманнами; происхождению названия русь; возникновению династии и правящего на Руси класса в связи с участием в нем норманнского элемента.

Исследуя сравнительно-исторически норманнское проникновение на Руси, автор отмечает, что даже в Западной Европе, где норманны были более активны (как, например, датчане во Франции или датчане и норвежцы в Англии), они нигде не сумели прочно завоевать с помощью оружия большие пространства, а если где и овладели относительно небольшими территориями, то лишь при помощи компромисса с местными общественными силами.

Сравнивая размеры норманнского проникновения в Англию и на Русь на основании данных топонимики, автор отмечает наличие для основных центров господства датчан на английской земле значительного числа датских наименований, иногда превышающее количество местных названий; в среднем в Англии встречается не менее 150 датских названий на 10 тыс. кв. км. На Руси «число топонимов скандинавского происхождения, установленное Μ. Фасмером и Е. А. Рыдзевской, по сравнению с Англией оказывается каплей в славянском море — в среднем 5 названий на 10 тыс. кв. км.

Мало того, отвергая принятый норманистами прием анализа средних цифр, X. Ловмяньский обращает внимание и на тот примечательный факт, что скандинавскими оказались названия не важнейших, а второстепенных центров Руси; следовательно, норманны нашли здесь уже сложившуюся территориально-политическую организацию, к которой как-то и приспособились. Даже в новгородской земле, где больше скандинавских топонимов, этимология последних, как определили сами норманисты, сильно связана с элементами варяг, колбяг и буряг и, следовательно, указывает не столько на политическую, сколько на торговую и транспортную активность норманнов.

«Из рассмотренного топонимического материала, — пишет X. Ловмяньский, — можно сделать совершенно четкий общий вывод: на Руси не было крестьянской колонизации, не было создано (как в Англии) массовых военных поселений, нет связи между скандинавской номенклатурой и формированием политических центров; но зато ясно выражены торговые функции варягов» (с. 106).

Переходя к изучению археологического материала, которым оперируют Т. Арне и другие, автор отвергает значение, придаваемое ими погребениям скандинавских воинов на Руси; эти погребения, по справедливому мнению X. Ловмяньского, подтверждают лишь то, что мы знаем и без них: норманны были на службе у киевских князей, а когда умирали, то их понятно, хоронили.

Размещение скандинавских находок, сосредоточенных не в Новгороде и Киеве — главных центрах Руси, а на торговом пути Западная Двина — верховья Днепра (Гнездово) — верхняя Волга (Ярославль), говорит о том же, о чем и топонимика, — о торговых интересах норманнов на Руси. Относительно филологических данных, с помощью которых некоторые исследователи приписывают норманнам введение тех или иных институтов на Руси, X. Ловмяньский замечает, что здесь надо различать два момента: развитие терминологии и возникновение самих институтов (реалий), обозначаемых с ее помощью; пока что все это не в такой степени ясно самим норманистам, чтобы считаться научным аргументом.

Следовательно, ни сравнительно-исторические, ни ономастические, ни археологические, ни филологические источники не дают оснований говорить о завоевании Руси норманнами и создании ими русского государства.

Изучение письменных (русских, арабских, греческих и латинских) источников позволило автору также сделать несколько очень существенных выводов. Он подтвердил, что летописи, даже если согласиться с норманистом А. А. Шахматовым, не могут подкрепить тезис о завоевании Руси норманнами; кроме того, нерусские источники позволяют утверждать, что Киевская земля была важным политическим центром еще ранее середины IX в., а потому «не Киев обязан норманнам началом своей государственной организации, а норманны благодаря развитию государственного устройства на Руси, и особенно на среднем Днепре, нашли условия для участия в этом процессе главным образом в качестве купцов и наемных воинов» (с. 153).

Ссылаясь на пример весьма длительного процесса завоевания западнославянских земель Германской империей, на кратковременность и неполноту власти викингов в Англии (с ее островной территорией в 150 тыс. кв. км), автор вновь ставит под сомнение тезис о завоевании Руси с ее территорией в 1 млн. кв. км, представлявшей собой необъятный край, который в отличие от Англии выходил к морю лишь в устье Невы.

Интересен и аргумент автора, основанный на оценке роли норманнов в Восточной Прибалтике. Источники бесспорно подтверждают, что все многократные попытки норманнов (до XIII в.) занять сравнительно небольшие по размерам земли Финляндии, Эстонии, Куронии и Самбии оказались неудачными, так как натолкнулись на отпор со стороны местного населения. «Непонятно, каким чудом смогли бы варяги на протяжении нескольких десятилетий не только захватить путь Ладога — Новгород — Смоленск — Киев, но и подчинить прилегающие земли власти одного политического центра — Киева» (с. 155), не говоря уже о том, что история рисует норманнов не столько организующими государства, сколько умело использующими внутренние противоречия в них. Наконец, характерно и то, что в Древней Руси плохо знали Швецию, а деятельность варягов никак не связывали с политикой тамошних королей.

Весьма сложен вопрос и о термине русь. Исследователь этого термина вынужден остаться в сфере гипотез. Но, вообще говоря, надо учитывать, что история знает не только примеры, когда завоеватель навязывал свое имя покоренным; бывало и наоборот: англосаксы сохранили имя Британии, немецкие рыцари — Пруссии. X. Ловмяньский полагает, что сообщение летописца о скандинавской руси — это не более чем ученое построение древнерусского книжника. Следуя взгляду А. Н. Насонова, автор считает, что норманны усвоили имя страны, которой служили; в этом плане он скрупулезно анализирует сведения «Баварского географа» (не знавшего народов к северу от линии пруссы — хазары, но знакомого с Русью), дает оригинальный комментарий к Бертинским анналам.

Термин русь автор считает географическим понятием и принимает мнение Μ. И. Тихомирова, Λ. Н. Насонова и Б. А. Рыбакова о том, что первоначально оно было местным, а затем, с образованием государства, приобрело общее значение. С течением времени содержание термина изменялось: «до IX в. этот термин имел смысл географический, определяя территорию в Среднем Поднепровье. С IX в., сохраняя прежнее, он приобрел еще два или три новых значения: 1) временно обозначал социальный слой, наиболее активный в образовании государства; 2) постепенно распространился на всю территорию Древнерусского государства, а также стал названием восточных