Приручи ветер - Андрей Урбанович

– Вот сегодня и начнёшь. У тебя уже есть две замечательные истории. Нужно только записать их в соответствии со всеми правилами нашего «великого и могучего». Договорились?

В тот вечер я корпел над рукописями, пытаясь наиболее точно и грамотно изложить виденное мной, чтобы после отдать на проверку самому строгому учителю – своему отцу. Временами до меня доносились обрывки разговоров.

– Ну вот, – вздыхала мать, – усадил парня за письменный стол, а у него, между прочим, каникулы…

– Светлана! Не порть мне мальчишку! Талант требует огранки. Пусть работает.

– Только пожалуйста не перестарайся. Он ведь ещё ребёнок.

– И Моцарт был ребёнком… Пушкин, между прочим, тоже! У нашего сына отличный слог. Но хромает правописание.

Теперь я не знал, радоваться мне или нет, этому, внезапно открывшемуся, дару. Я тщательно выводил букву за буквой, строку за строкой, перепроверяя по словарю, соотнося с правилами орфографии и пунктуации. Так начались летние каникулы.

Назавтра мои работы лежали на отцовском столе, а на следующее утро они возвратились ко мне уже с исправлениями, подчёркнутыми словами и перечёркнутыми фразами. Внизу была размашистая приписка красным фломастером: «Считаю, что годовая оценка „четыре“ поставлена тебе из жалости. Я оцениваю твой русский на тройку».

Листки с моими сочинениями и комментариями отца остались лежать на тумбочке у изголовья кровати. Стоило мне открыть глаза, и вот он, стремительный отцовский почерк тут как тут. Сначала я хотел обидеться, но, поразмыслив, поступил иначе. Взял и сбросил листы на пол. Такое вполне могло произойти само собой – порыв ветра из приоткрытого окна, случайный взмах руки, гладкая полированная поверхность тумбочки… Так или иначе, они спланировали под кровать и, прошелестев по паркету, там и замерли. Я решил, до поры до времени, не вспоминать об их существовании. Ведь любая реакция – это испорченный день.

А день оказался солнечным и жарким. Меня ждали одноклассники, велосипед, прогулки в парке, игрушки, мультфильмы, и не было ни малейшего желания и интереса размышлять о чьих-то давно угаснувших жизнях. К радости, на несколько дней меня предоставили самому себе. Никто не требовал ни точности формулировок, ни грамотности изложения, и я носился по улицам, лазил по деревьям и купался.

В один из таких дней, возвратившись домой, я понял, что меня очень сильно ждали. Нет, пришёл я вовремя, как обещал – около восьми. Дело было в другом. После ужина, меня почти торжественно ввели в отцовский кабинет. Первое, что бросилось в глаза – магнитофон «Сатурн», стоявший на столе.

Папа посмотрел на меня и сказал:

– Раз ты не доверяешь свои рассказы бумаге, будем записывать их на плёнку. Договорились? Но предметы сегодня у нас другие. Готов?

Всё это было столь неожиданно, что я даже не знал, как реагировать. Единственный плюс, который обозначился сразу, то, что писать меня никто не заставит.

Мама уселась в кресло, словно была на концерте, а папа, как иллюзионист, подошёл к своему заветному шкафчику, достал оттуда фигурку бронзового Будды и протянул мне…

Молодой человек, не отрываясь, смотрел на свет луны, пробивающийся сквозь голые ветви деревьев. Порой ему начинало казаться, что ветки закручиваются по лунному контуру, создавая нечто похожее на плетёный абажур.

– Эй, – голос, окликнувший его, вызвал внезапную дрожь в теле.

– Я не верил, что ты придёшь, – сказал он и только после этого повернулся.

– Я же обещала…

Привыкая в темноте, он различил сначала её фигуру в длинном светлом кимоно и увидел высокий белеющий лоб.

– Все уснули… Кроме меня.

– А я уже думал, ты не придёшь, – снова повторил он.

– Что ты сегодня делал? – спросила она.

– Собрал вещи. Навестил старика. Помнишь, я рассказывал про отшельника?.. Думал, он мне подскажет, как быть.

– Почему?.. – она осеклась и чуть качнулась вперёд, как травинка на ветру.

– Что – почему? – произнёс он.

– Почему мы стоим на таком расстоянии? Словно, между нами, стена?

– Если бы стена… Я бы одолел ее, будь она даже высотой с Фудзияму, – с этими словами они двинулись навстречу друг другу. – Я бы вцеплялся пальцами в её уступы, ломая ногти, сдирая кожу… Я бы забыл, что такое боль, жажда и голод… Но, между нами, нечто большее.

Девушка подошла к нему и, положив голову на его плечо, замерла.

– Когда ты уезжаешь? – еле слышно пролепетали её уста.

– Утром.

– А что говорил отшельник?

– Ты, правда, хочешь об этом знать? Тогда слушай. Он говорил, что в прошлой жизни я был знатным и очень богатым человеком. Жизнь моя протекала в целом правильно. Я жертвовал на храмы, помогал странствующим монахам, соблюдал законы… Только однажды, в молодости, произошла такая история. Я полюбил девушку из обедневшего рода. Любовь была взаимной. Но я долго, очень долго не решался на брак. Она сама меня отговаривала. Прошло время, повстречалась другая. Та – другая – была хороша собой, родители её стояли у самого трона. И брак с ней сулил много-много выгод. Я предал любовь. Понимаешь, это был мой выбор. Никто мне его не навязывал. «Теперь, – говорит отшельник, – пришло время платить». Сейчас, всё, наоборот. Ты из знатной семьи, а я немногим отличаюсь от нищих.

– Получается, в следующей жизни наказание ждёт меня.

– Отчего?

– Ведь я могла бы сбежать с тобой, но не делаю этого…

– Потому что мы оба знаем, ничего хорошего из этого не получится. Я слишком сильно люблю тебя, чтобы обречь на такую жизнь.

Где-то рядом в кронах деревьев надсадно закричала птица. Девушка вздрогнула и, врастая всем телом, прижалась к молодому человеку.

– Может быть, мне удастся сделать, что-то такое… Что заставит людей по-иному смотреть на меня, – быстро-быстро заговорил он. – Я даже не знаю – что… Но чувствую, у меня хватит сил, ума, отваги… И тогда…

– Сколько лет пройдёт? – тихо спросила она.

– Не знаю.

– А отшельник?..

– И он не знает.

– У нас в роду девушек очень рано выдают замуж.

– Не говори об этом.

Они замолчали. Они могли бы вечно стоять вот так – прислонившись друг к другу, и молчать.

– Посмотри наверх, – сказал он. – Когда ты ещё не пришла, я стоял здесь, смотрел на луну. Посмотри внимательно.

– Ветви, словно плетеная корзинка. И свет луны соткал из веток абажур, над головами, когда прощались мы…

– Это похоже на стихи, – сказала она. – Но мне пора идти. Отец говорил, если узнает, что ты приблизился ко мне, или попробовал заговорить, то непременно убьёт тебя. Отыщет и убьёт.

Он достал из сумки маленькую бронзовую фигурку и протянул ей.

– Это мне подарил отшельник. Я хочу, чтобы он остался у тебя.

Фигурка Будды высветилась на тонкой белой линии её ладони. Он сидел, погрузившись в медитацию, отрешённый, чуть улыбающийся, а может, смеющийся над страстной молодостью, над социальными различиями, и предрассудками…

– Я не хочу, говорить «прощай», – произнесла она.

– Я тоже. Давай, просто пойдём в разные стороны так, словно, через мгновение, снова увидимся.

Он отступил на шаг от девушки, потом ещё и ещё. А она стояла, словно не верила, что он уйдёт.

– Ты будешь гордиться мной. Я обещаю.

Он сделал ещё шаг и пропал в тёмных стволах деревьев. Она осталась, посреди поляны. Медный Будда улыбался в лучах лунного света на её маленькой ладони.

Отец выключил магнитофон, смотал плёнку, сложил её в коробку, на которой тут же проставил дату, время и место записи. Сверху он вывел большими печатными буквами: БРОНЗОВАЯ СТАТУЭТКА БУДДЫ.

– Скажи, ты читал что-нибудь из японских новелл? – спросил отец.

– Читал… Только автора не помню.

– Понятно. Мне понравился твой рассказ. Есть и цельность, и интрига. Финал тоже неплох. Похоже вначале ты на время забыл о Будде, а потом понял, что его надо как-то увязать и увязал, скажу, неплохо, – произнес отец

– Серёжа, скажи, а вот как это у тебя так… получается, – с трудом подбирая слова, спросила мама.

– Не знаю. Папа даёт мне вещь… и я просто говорю первое, что приходит в голову. Мне самому это интересно.