Приручи ветер - Андрей Урбанович

class="p1">Меня удивило, что ни мама, ни отец не стали подтрунивать над моим ответом. Они переглянулись, и отец взглядом словно сказал ей: «Видишь, я же тебе говорил». А мама в ответ кивнула.

Взрослые обычно недооценивают детей. Они, обросшие чугуном знаний, забывают, сколь проницательна порой детская интуиция. Я точно знал, магнитофон возник не просто так. Произошло нечто, но меня решили оставить в блаженном неведении. Их кивки, взгляды, жесты снова и снова убеждали в верности моих предположений.

Глава четвёртая. Они прячут, я ищу

Тот факт, что отец постоянно что-то не договаривал, задевал меня за живое. Ведь он так и не рассказал мне, что наконечник нашли точно там, где я сказал. Он упорно не хотел признаться, что ищет какие-то подтверждения моего рассказа о полковнике. А стоило мне только заикнуться по этому поводу, как разговор сразу переходил на мою учёбу, неубранные игрушки, непрочитанную книгу, не вымытую за собой посуду и т. д. и т. п. Спорить было бесполезно, я это быстро понял и стал добывать информацию всеми доступными способами. Мои уши ловили каждое слово, глаза, иногда помимо воли, мелькали по строчкам писем, оставленных на отцовском столе. Любопытство не давало покоя. Появилось множество новых привычек: раньше меня ругали за то, что во время ходьбы я «страшно топаю», теперь мой шаг стал бесшумным – таким образом можно было незамеченным пройти из своей комнаты на кухню, где беседовали родители или к дверям отцовского кабинета, когда он говорил по телефону. Прежде чем войти в комнату, я останавливался и, затаив дыхание, пытался уловить, о чём идёт речь. Угрызения совести меня не мучили. Происходящее напоминало игру. Они прячут, я ищу. Эффект от такого поведения превзошёл все мои ожидания.

– Спасибо за бандероль, – отец говорил по телефону, его голос звучал возбуждённо и громко – так, что мне не приходилось напрягать слух.

– Дошло. Отлично. А вы всё читали? Слушайте, там есть упоминание о неком закрытом городе? Он нашёл? Это в последнем письме? Я знаю, что не вернулся. Спасибо. Теперь ждите с коньяком. А как же?! До свидания.

Впервые в жизни я испытал восторг победы. Хотелось прыгать, скакать, выкрикивать – не важно что!.. Я ощущал себя волшебником, чародеем, предсказателем. Но было и нечто, что меня не на шутку взволновало.

Во-первых, совершенно не получалось действовать самостоятельно. Когда я в одиночестве брал в руки какую-то вещь, ничего не рождалось. Ни слова, ни образа. Предметы были разные: кинжальные ножны, костяные бусы, старая церковная лампада… Но невзирая на многократные попытки, итог был один – полная немота

Во-вторых, никто не хотел обсудить со мной прежние истории. Мою персону словно исключили из дальнейшего исследования. Несмотря на то, что мои рассказы и реальные биографии совпадали! Меня оставили в стороне! И сделали это самым нечестным образом!

В-третьих, когда отец, вечером того же дня, зарядил плёнку в магнитофон и протянул мне глиняный черепок, перед моими глазами мелькнул всего-навсего короткий отрывок.

– Ну? Слушаю, – отец явно настроился на долгое повествование.

– С этим горшком ничего не было, – только и смог сказать я.

– То есть?

– Его разбили сразу после обжига.

– Поясни.

– Гончар вытащил его из печи и неудачно поставил. Горшок упал и разбился вдребезги.

– Ну ты здорово выпутался! – рассмеялся отец.

– Не выпутался! Так и было! Гончар, по-моему, обжёгся… И когда горшок полетел вниз, попытался его удержать, обжёгся ещё раз и выругался.

– Только, пожалуйста, не повторяй какими словами, – усмехнулся он.

Мне хотелось плакать, а папа смеялся.

– Ладно, ясновидящий, ступай спать.

– Я правду говорю!

– Ну хорошо-хорошо. Расскажи тогда ещё раз, как это у тебя происходит? Ты видишь картины?

– Нет… Вернее, картины тоже… Но как-то не так… Мне не хватало слов, вернее, их было слишком много, и они путали, затемняли смысл. Это было очень обидно, ведь вчера, когда я сжимал в ладони бронзового Будду, мне даже не приходилось думать о словах. Всё происходило само собой. А сегодня я вёл себя, как двоечник, не выучивший урока.

– Не волнуйся, – успокаивал отец. – Попробуй объяснить. Пусть коряво. Опиши, как это происходит.

– Я беру предмет. Чувствую его вес. Что ли… Тепло… Потом возникают картины. Они мелькают быстро-быстро, так, что и разглядеть их толком не получается…

– А потом?

– Начинаю говорить первое, что пришло в голову…

– Сочиняешь?

– Нет. Просто говорю.

– А точнее? – отец начинал нервничать.

– Это похоже на чтение!.. – озарило меня. – Да, да! Именно на чтение. Только без букв и слов. Я словно читаю с листа вслух. И пока не дочитаю до конца, не знаю содержания.

– Подожди, ведь ты сказал, что текста нет?

Я радостно закивал.

– Ну в таком случае, как ты читаешь? – усмехнулся он.

– Не знаю. Может быть, как наш магнитофон? – эта идея рассмешила меня. – Он же тоже не знает, что на записи, а смысл воспроизводит. Поставят плёнку, и он говорит.

– Тёмный лес, – подытожил отец.

Мне хотелось сказать, что я не в состоянии объяснить многие процессы, что творятся в организме. Как появляется мысль? Почему одно запоминается, а другое вылетает из памяти прочь? Как сняться сны? Но всё это присутствует, влияет на жизнь – всё это есть и без моих объяснений.

Наверняка, если бы означенные события происходили на пару десятилетий позднее, то взрослые взглянули бы на них иначе. Но та эпоха, в которой протекало моё детство, напрочь отрицала всё, что не вмещается в жёсткие рамки варварского материализма. Люди верили только в то, что умещалось в формулы, могло быть разложено на химические элементы, измерено, взвешено и т. д. Прочее считалось вымыслом, суеверием, пережитком прошлого или средством манипуляции человеческим сознанием. Я тоже был воспитан этим временем, и знания данные мне школой и родителями, мягко скажем, противоречили тому, что происходило со мной. Мне не с кем было поделиться возникшими проблемами. Я был один на один с самим собой и с тем грузом загадок, что внезапно свалился на моё детское сознание.

Глава пятая. Береста

– Сейчас я дам тебе одну вещь. Прошу быть осторожнее. Она может рассыпаться прямо на наших глазах, – предупредил отец. – Это берестяная грамота.

Она оказалась лёгкой, шершавой и, как мне показалось, тёплой. Едва я это почувствовал, как передо мной возникло лицо взрослого мужчины – добродушное и глуповатое одновременно. А дольше произошло то, к чему я никак не мог привыкнуть – полились слова.

Хозяин передал ему бересту в самый последний момент – перед отъездом. Передал с наказом:

– Хорошенько спрячь. И вручи лично куму. Я бы тебе на словах сказал, да ты, дурень, непременно что-нибудь напутаешь. Или проболтаешься. Отдашь лично в руки. Понял? Не через кого-то там, а в руки. Ему самому. Это важно. Уразумей.

Он ничуть не обиделся, что ему вновь напомнили о его тугоумии. Хозяин – человек особенный, к нему на позапрошлую Троицу сам светлейший князь заезжал. Так что пусть себе ругается или даже тумака даст, если по делу. Но главное, он умеет быть справедливым. Кто бы ещё позволил убогому на коне ездить. А он позволяет. Не пешком отправил, а в седле. Значит, доверяет. Ценит.

Он выехал за город и направил коня по лесной дороге. Не спешил, был осторожен. Месяц назад он вылетел из седла, да так неудачно упал на спину, что долго не мог вздохнуть полной грудью. У реки его увидели мальчишки с сетями и криками:

– Дурень! Дурень едет! – замахали руками.

Один из них, самый бойкий, слепил из речного ила и тины ком и бросил во всадника. Ком пролетел мимо. Остальные хотели последовать его примеру, но тут из-за деревьев вышел дед.

– Не стыдно вам убогого обижать? Бог накажет.

Убогий не обижался. Ведь они не со зла, а так, ради смеха. Хорошие мальчишки. Он с ними рыбу ловил. Подсказывал, где лучше сеть ставить, а они его слушали, потому что знали: он чувствует,