Голова дракона - Мануил Григорьевич Семёнов

С чего он начал тут свою работу? С того же, с чего и многие другие семнадцати- и восемнадцатилетние: бегал по Москве в поисках новостей. Его пяти- и десятистрочные заметки чаще всего начинались так: «Вчера состоялось…», «В Москве вчера открылась…», «Сегодня распахнутся двери…» Жизнь столицы набирала стремительные темпы, повсеместно — в центре и на окраинах — гостеприимно распахивались двери новых клубов, школ, спортивных залов, кинотеатров, и всюду нужно было успеть, чтобы новость была по-настоящему новостью и могла заинтересовать, порадовать молодого читателя. И когда это удавалось, когда заметка твердо вставала на газетную полосу, то казалось, что уже никакой усталости от многочасовой беготни по городу нет, а есть желание снова звонить куда-то, с кем-то договариваться о встрече и мчаться на место действия, что называется, на всех парусах.

Однако погоня за новостями, за фактами была не единственным занятием молодого журналиста. Иногда судьба подбрасывала и кусочки полакомее. Приходилось ему бывать и на клубных вечерах, интересных комсомольских собраниях, диспутах. Например, на такую животрепещущую тему: «Может ли комсомолка красить помадой губы, пудрить пудрой лицо?» И тогда бесстрастный, даже несколько холодный регистратор событий превращался в горячего, заинтересованного полемиста. В отчете о диспуте он как об огромной моральной победе сообщал, что 273 человека, в том числе старые большевики и поэт Безыменский, высказались против помады и пудры. И гневно клеймил группу из семи человек, где была и балерина Гельцер, которые высказались «за». Он призывал к бдительности райком комсомола, рекомендуя ему обратить самое серьезное внимание на эту группу и тайно сочувствовавших ей, с тем, чтобы ни теперь, ни в будущем ни одна девушка, проживающая в Бауманском районе, «не размалевывала своего пролетарского лица тлетворной французской буржуазной косметикой».

Конечно, на «пролетарском лице» нынешней юной жительницы Бауманского района столицы, прочитай она эти строчки, появится веселая улыбка. Может быть, она даже звонко расхохочется. Но в те далекие времена невинное, казалось бы, увлечение косметикой вызывало самые серьезные споры. И, рассказывая о них, спецкор «Комсомолки» сам невольно приобщался к жгучим молодежным проблемам той поры.

А уж от репортажа о диспуте, о горячей дискуссии до очерка был один шаг. И Семен Нариньяни его сделал, благо творческая атмосфера, царившая в редакции, всячески этому способствовала. Ведь тогда на газетных страницах очерк являлся жанром номер один. Знаменитые трех- и четырехколонники, «подвалы» «Комсомолки» — кто же в те времена не зачитывался ими!

С. Нариньяни было у кого учиться. Из номера в номер печатались тогда Сергей Диковский, Евгений Воробьев, Сергей Крушинский, Евгений Кригер и другие маститые очеркисты. Они задавали тон. От них-то и воспринимал юный посланец знойного Ташкента азы творчества, у них учился мастерству. Упорство, настойчивость, талант сделали свое дело: С. Нариньяни стал публиковать очерки, которые удостаивались похвалы на высшем форуме — редакционных летучках, он приобрел своего читателя.

Можно, таким образом, сказать, что Семен Нариньяни прошагал по всем ступенькам журналистской карьеры: писал заметки, репортажи, корреспонденции, очерки. В комплектах «Комсомольской правды» можно найти все его ранние журналистские работы. Больше того — часто он выступал в совсем не свойственной ему роли редактора. Я имею в виду его регулярные и довольно длительные отлучки из Москвы в составе выездных редакций, где он играл первую скрипку и выпускал «Комсомолку» в миниатюре, не уступая в темпераментности и смелости самому Бубекину, одному из наиболее популярных редакторов «Комсомольской правды».

И здесь, думается, уместно сделать один важный вывод. По моему мнению, все, чем занимался С. Д. Нариньяни в «Комсомолке» в первые двадцать — тридцать лет, было лишь подготовкой к главному делу его жизни — фельетонной работе. Он совсем не случайно, а абсолютно закономерно стал фельетонистом «Комсомольской правды» номер один. И если мы не можем представить нашу любимую газету без таких очеркистов, как Михаил Розенфельд и Василий Муханов, без таких репортеров, какими были Леонид Коробов и Карл Непомнящий, мы не мыслим ее без фельетониста Семена Нариньяни. Его творчество составило целую эпоху в жизни и в судьбе советского фельетона как боевого жанра газетной публицистики.

Сатира как искусство существует тысячелетия. И, тем не менее, это искусство молодое. Каждый раз оно возникает подобно молодым побегам остролистого камыша в каком-нибудь глухом углу тихого, вполне благопристойного пруда. Или вдруг вырастает в ухоженном, благоухающем пионами и гортензиями саду в виде колючей и жалящей крапивы. Внешне непривлекательное, даже порой уродливое, оно всегда сопутствует идеальному и прекрасному.

Свойство сатиры — колоть, жалить, причинять боль, — на иных любителей изящной словесности действует отталкивающе. Их коробит ядовитый сарказм, едкая ирония, откровенная насмешка, к которым прибегает сатирик, как говорят, во первых строках своего письма. «Это грубо, неэстетично», — отмахиваются от сатиры сторонники изысканного стиля. Но дело не только в «грубо-зримых» изобразительных средствах сатиры. Многих шокирует ее постоянное стремление обнажать не самые лучшие черты человеческого характера, показывать теневые стороны жизни и отрицательных героев. «Неужели нельзя обойтись без всего этого?!» — возмущаются приверженцы благонамеренности и благопристойности.

А сатира как один из любимых читателем жанров советской литературы существует. И не может не существовать, потому что неутомимо ведет большую очистительную работу, врачует нравственные недуги, активно борется за воспитание нового человека, нового общества. Сатира не просто существует, она, как и вся наша литература, совершенствуется, растет, пополняясь новыми именами и произведениями.

Так она пополнилась в свое время именем Семена Давыдовича Нариньяни. И то, что он вслед за Маяковским, Демьяном Бедным, Михаилом Зощенко, оставив «райские кущи» очерка, встал на тернистую и, скажем прямо, опасную стезю сатирика, явилось актом большого мужества. А он и был в жизни мужественным человеком.

Тут я предвижу некие возражения неких оппонентов. Позвольте, скажут они, значит, по-вашему выходит, что Семен Давыдович бегал в поисках интересной информации для газеты, мотался по стройкам, сам был рабочим и строителем только для того, чтобы потом разоблачать взяточников, пьяниц, лежебок и тунеядцев? Полноте, правомерно ли это?

Да, правомерно, если верно понимать, что такое советский фельетон и каков наш настоящий фельетонист.

Когда-то считалось, да, может быть, кое-кем считается и сейчас, что фельетонист — это человек, наделенный особым даром критицизма, умением видеть людей «насквозь», судить их действия и поступки с присущих только ему высоких нравственных позиций. По мнению таких теоретиков жанра, фельетонист всегда возвышается над «толпой» и никогда не должен скрывать этого своего превосходства. Исповедующие такие «истины» фельетонисты были и, чего греха таить, существуют и сегодня. С. Д. Нариньяни не относится к их числу.

Он был строителем, рабочим, это правда. В «Комсомольской правде»