Мой следующий вздох: мемуары - Jeremy Renner

И я полагал, что в любом случае выйду из реанимации через пару дней. Но я не знал, что меня уже нет, я мертв для мира, несколько дней в коме и на аппарате жизнеобеспечения.

Глупый я.

Тускло освещенная больничная палата. Урчащие машины пульсируют воздухом и стрекочут, как какая-то извращенная звуковая машина.

"Эй... эй... Алекс!" заговорщически прошептала я. "Алекс! Ты слышишь меня?"

"Что... что такое, дядя Джер?" прошептал Алекс.

"Ты должен помочь мне выбраться отсюда", - сказал я. "Пора!"

В дни после первой операции во мне нарастала настоятельная потребность выбраться из Рино.

Во-первых, надвигался еще один сильный шторм, и меньше всего мне хотелось, чтобы я и моя семья застряли в Неваде дольше, чем нам придется, - особенно семья, поскольку им пришлось ютиться в разных отелях, вдали от родных, иметь дело с врачами, прессой, киношниками и всеми теми травмами, через которые они прошли. Мне казалось, что я уже достаточно натерпелся от них, и теперь, когда я был стабилен и опасные для жизни проблемы были в стороне, остальное, по крайней мере, на мой взгляд, было просто устранением каждой физической проблемы по очереди, продолжая лечиться. Я не хотел оставаться в хирургической палате интенсивной терапии 5S68 дольше, чем это было необходимо, а это, на мой взгляд, был четвертый день после инцидента. Конечно, 1 января меня привезли в реанимацию в самом плохом состоянии, какое только можно себе представить; на следующий день мне сделали серьезную операцию по восстановлению ноги и грудной клетки; 3 января я вышел из интубации и дышал самостоятельно (и выкладывал фотографии в Instagram), так что к 4 января? Давайте убираться отсюда!

Если это кажется нетерпеливым, то так оно и есть, но по очень серьезной причине. Больницы - прекрасное место для спасения жизней, но они менее эффективны как места, где люди исцеляются, физически и душевно. Не последнюю роль в этом играет тот факт, что вас никогда не оставляют в покое. Помимо писка аппаратов и общего больничного гула вокруг вас постоянно снуют врачи, медсестры, лаборанты, рентгенологи и санитары, а меня вечно катают по двум этажам, чтобы сделать очередной рентген. Помимо опасений, что я буду светиться в темноте всю оставшуюся жизнь, я жалел, что нет более тесной координации между различными медицинскими отделениями, чтобы они могли сделать один набор рентгеновских снимков и компьютерных томограмм вместо нескольких, которые они постоянно заказывали. Я понимаю, что не помогло и то, что снегоход умудрился сломать или искалечить так много разрозненных частей моего тела, но все же.

Я не хочу показаться неблагодарной, потому что это действительно не так - я обязана своей жизнью каждому из тех, кто работал в этой больнице. На первый взгляд, я просто устала; никогда не оставаясь одна, я не могла найти время, чтобы погрузиться в глубокий, восстанавливающий силы сон. Казалось, что как только я задремал, в палату вошел кто-то, кому нужно было что-то проверить, куда-то меня отвести... И помимо отсутствия сна, за моим недовольством стояла еще одна глубокая причина. Оно служило барометром, по которому я восстанавливался. Я хотел уйти, потому что хотел показать своей семье, что я уже иду вперед, уже заменяю ужасно травмирующие образы 1 января образами, которые поднимают настроение, устремляют в будущее, вселяют надежду, исцеляют.

Мне нужно было сбежать, чтобы показать всем, что я готова приступить к реальным усилиям по исцелению - для себя, физическому, но главным образом для их сердец и умов. К тому же мне все еще требовались серьезные операции на лице в Лос-Анджелесе; я хотела попасть туда как можно скорее.

К четвертому часу дня у меня созрел план. Точнее, "вынашивал" "план".

"Давай, Алекс, собирай мои вещи", - прошептал я ему, когда мы остались вдвоем в моей комнате. "Мы уходим, ублюдок. Мы уходим отсюда. У нас есть небольшое окно. Надо подправить лицо, чувак..."

Заметьте, я все еще был подключен к многочисленным аппаратам, и мне все еще требовалось переливание крови... Но для меня было крайне важно выбраться из Рино.

"Хорошо", - сказал Алекс.

Это была моя вторая или третья попытка побега, и она была такой же комичной, как и первые две. Пока Алекс в очередной раз собирал мои вещи в сумку, все еще в шикарном больничном халате, с обнаженной задницей, поблескивающей на ветру, и с многочисленными линиями, все еще находящимися в моих руках, я совершил то, что можно описать только как самый медленный побег в истории побегов. Вспомните Алькатрас, но если вы не умеете плавать.

В первый раз, когда я попытался сбежать, я едва успел встать с кровати, прежде чем наш план был разрушен; во второй раз - не намного; в третий раз мы с Алексом хотя бы выбрались из комнаты, но на это ушло, должно быть, целых десять минут - я шаркал в темпе улитки, волоча за собой аппараты и провода, на разбитых ногах и напичканный обезболивающими препаратами, - и к тому времени уже распространились новости о том, что мистер Банан в пути.

В коридоре меня ждали медсестры, врачи и другие члены семьи, включая мою маму.

"Мы уходим!" объявил мистер Банан Тридцать Восемь.

Кто-то повернулся к моей маме и сказал: "Ему нужно переливание крови... Он никуда не денется".

"Да пошли вы, ребята!" сказал я. "Я ухожу отсюда. Я хочу спать!"

Я смотрел на врачей, врачи смотрели на мою семью, семья смотрела на меня. Алекс смотрел на землю.

А потом ко мне подошла медсестра и, проявив больше терпения, чем настоящий святой, осторожно вернула меня в постель.

Что-то должно было произойти - недостаток сна убивал меня.

Было принято решение нанять своего рода телохранителя, который не пускал бы людей в мою комнату, чтобы я мог наконец по-настоящему отдохнуть. Этим телохранителем стал мой шурин Джефф; он вместе с Алексом спал в комнате вместе со мной, не допуская посторонних, кроме как для проверки моего самочувствия. (Следует отметить, что Джефф также был там, чтобы не дать мне сбежать).

Высыпания могли быть забавными, но они также свидетельствовали о моем жизненно важном и спасительном упрямстве. Упрямство - это моя жизненная сила. Я не был хулиганом - я бы никогда никого не задирал, хотя бывали случаи, когда я был по-настоящему жесток с людьми. Медсестры, берущие кровь, сталкивались с моим самым настойчивым гневом: "Вы пропустили вену! Ты собираешься набрать воздух, ублюдок! Ты пропустишь его... и это промах, это