Искусство рассказывать истории - Габриэль Гарсия Маркес

но безуспешно. А еще Белинда не смогла научиться читать и писать; она убегала всякий раз, когда сестра пыталась обучать ее алфавиту. Единственное, что действительно любит Белинда, – это цветы. Не случайно она поет в саду, когда думает, что ее никто не слышит.

Габо. Внешний вид персонажа имеет большое значение. Пока не представишь героя во всей красе, ничего путного из него не выйдет.

Сокорро. Белинда, что называется, не очень опрятна. Например, перед тем, как надеть мамино платье, она только причесывается, не более.

Габо. Конец фильма великолепен: женщина, которая неожиданно выходит на улицу, начинает вести себя как сумасшедшая и болтает без умолку… Безумие заставляет ее сказать все, чего она не говорила раньше.

Сокорро. Сидалия не может нормально общаться с Белиндой. В их разговорах Сидалия сама задает вопросы и сама отвечает.

Габо. Ты просто нас обокрала. Почти все, что движет историей, скрыто или выражено неявно. Я хочу это увидеть.

Сокорро. Я надеюсь, что все будет видно – или, по крайней мере, очевидно – через повседневные отношения между сестрами. Например, за столом Сидалия говорит: «Пожалуйста, Белинда, передай солонку», и сама же себе отвечает: «С удовольствием, сестра». – «Тебе понравился салат, Белинда?» – «Конечно понравился, сестра». Отношения раскрываются через сдержанный, но агрессивный монолог. Белинда никогда не вступает в беседу.

Габо. Сидалия – вот настоящая сумасшедшая.

Рейнальдо. В доме мало мебели. Наверняка Сидалия все распродала. Учительской зарплаты не хватает. На стенах до сих пор видны следы от проданных картин.

Сокорро. В первой сцене Белинда находится в своей комнате, на ней платье матери, она поправляет волосы перед зеркалом. Снаружи слышен шум. Белинда знает, что это Сидалия, и скорее снимает костюм. Пока Сидалия закрывает садовую калитку, пересекает гостиную и заходит в комнату Белинды, она успевает спрятать платье и сделать вид, что ничего не происходит.

Габо. Нам нужна захватывающая первая сцена, которая шокирует зрителя и даст нам возможность сказать то, что мы хотим. Жестокая сцена, не знаю, может быть, надо надеть на Белинду смирительную рубашку или что-то в этом роде. Главное, сэкономить время.

Сокорро. Боюсь, мы слегка торопим события.

Габо. Ты начинаешь фильм с того, что женщина входит в свой дом. Кто это? Мы не знаем. Если бы ты привела ее домой из школы, мы бы с самого начала знали, что она учительница: «До завтра, сеньора…» Мы знаем, что этот дом принадлежит ей, потому что она достает из сумочки ключ и спокойно входит внутрь. Хорошо. Теперь женщина заглядывает в комнату, и что она видит? Другую женщину, моложе ее, одетую черт-те во что; она стоит и кривляется перед зеркалом. Платье порвано. Оно могло порваться по неосторожности, и старшая настолько разозлилась, что набрасывается на младшую, бьет ее, связывает ей руки веревкой и привязывает к ножке кровати или крюку для гамака. Понимаешь? Вот что я называю жестокой сценой, способной создать интригу и вызвать ряд вопросов. После этого нам останется четко и ясно ответить на возникшие вопросы.

Сокорро. Тогда за дело!

Габо. Работа сложная, придется повозиться, потому что мы должны отвечать на вопросы без рассказчика, без диалогов и почти без слов. Итак, Сидалия долго ни с кем не разговаривает. Разве что сама с собой да в последней сцене со священником. Вот материал, который у нас есть. Но пока не будем отчаиваться. За нас играет тот факт, что между первой сценой и финалом почти нет времени на отступления, и поэтому мы должны сразу перейти к сути. За двадцать пять минут нам предстоит объяснить предысторию, показать отношения между сестрами, очертить характеры… Понимаете, почему я говорю, что нужен очень сильный вступительный эпизод? Это наш единственный способ получить преимущество.

Сокорро. То есть ты предлагаешь, чтобы Белинда порвала платье в первой же сцене?

Габо. А когда еще?

Сокорро. В конце, когда Сидалия случайно его повреждает.

Рейнальдо. Мне кажется, это интересный образ: первое изображение Белинды в фильме – и сразу в платье.

Сокорро. В реальной жизни Сидалия уже заставала Белинду в платье.

Габо. Белинда напевает перед зеркалом. Когда она чувствует, что садовая калитка открывается снаружи, то замолкает. Так зритель понимает: эта женщина не немая, она просто отказывается разговаривать.

Роберто. Во время начальных титров можно сделать параллельный монтаж между Сидалией, покидающей школу, и Белиндой, надевающей платье. Когда Белинда заканчивает одеваться, Сидалия подходит к калитке. Так заметен контраст между мягкостью и податливостью Белинды, одетой как невеста, и непримиримой жесткостью Сидалии, что видно по ее одеянию и походке.

Габо. Меня беспокоит техническая проблема: как сделать «немоту» Белинды правдоподобной? Сидалия знает, что сестра не немая. Эту ситуацию нелегко разрешить как с актерской, так и с постановочной точки зрения.

Роберто. Сидалии так и не удалось добиться от сестры ни слова. Когда злится, Сидалия бьет ее и пинает, но Белинда не издает ни единого звука; самое большее – рычит… Вот тут для зрителя и наступит ясность: «Должно быть, она немая».

Сокорро. Но мы слышали, как она напевала, пока наряжалась.

Роберто. Тогда изменим.

Габо. Такую красивую сцену?

Роберто. Красивую, но недостаточно сильную. Если бы в тот первый момент она не говорила, не пела и не издавала никаких звуков, зритель, естественно, подумал бы: «Немая». И в определенный момент – паф! – большой сюрприз: Белинда начинает петь… Она не немая, просто прикидывается. В присутствии сестры.

Габо. Я, напротив, предлагаю сделать так: в этой начальной сцене перед зеркалом Белинда поет и разговаривает сама с собой, а когда приходит Сидалия, она замолкает. Более того, Сидалия относится к ней так, будто она немая.

Глория. Это «будто» имеет решающее значение. Сидалия разговаривает со своей сестрой, верно? И не обращается с ней так, будто Белинда еще и глухая.

Габо. Она знает, что Белинда не глухонемая.

Роберто. Зачем на этом сейчас останавливаться? Пока принципиальным является вопрос о платье и отношениях между двумя сестрами. Вот что нам предстоит объяснить, невозможно за одну сцену рассказать весь фильм.

Маркос. Трудно понять, почему Белинда отказывается разговаривать, а сестра принимает эту ситуацию. Сколько времени это может занять?

Роберто. Если зритель поверит, что Белинда немая, представьте себе красоту такой сцены: оставшись наедине с собой, Белинда садится за рояль, начинает играть… И запевает, как маленькая птичка! Это имеет гораздо большую драматическую силу, чем если бы мы с самого начала знали, что она не немая.

Глория. А мне нравится идея связать платье с пением. Когда Белинда надевает платье, с ней происходит глубокая трансформация: словно возвращается желание жить. Именно поэтому она поет.

Роберто. Платье должно ассоциироваться с элегантностью, чувственностью… Когда Белинда его надевает, преобладающими чувствами – для нее и для нас – становятся зрение и осязание, а не слух… Белинда смотрится в зеркало и начинает ласкать собственные руки, талию…

Виктория. Так более утонченно, но менее эффектно. Если бы Белинда начала напевать, одеваясь, можно было бы подумать: «Она примеряет праздничное платье или свадебный наряд»; и в эту идиллическую атмосферу врывается грозная Сидалия.

Роберто. Я настаиваю: молчание кажется мне более красноречивым, чем пение.

Габо. Оба варианта могут сработать. У первого, с молчанием, есть недостаток: он требует больше времени на разработку: более медленный ритм, более лирический тон… Альтернативу следует представить в контексте параллельного монтажа, когда Сидалия уходит из школы, приближается к дому… Кажется, я вижу женщину, идущую по улице, одетую в черное, защищающуюся от солнца зонтиком, как императрица Японии… Ах, вот образ, который я искал… Нужно еще раз взглянуть на фото.

Рейнальдо. Но разве императрица не защищалась от дождя?

Габо. Нет. От солнца. Дело в том, что я увидел не оригинальную фотографию, а черно-белую репродукцию, поэтому и запутался.

Сокорро. Слухи могли дойти до Сидалии через священника: «Соседи говорят, что постоянно слышат пение Белинды».

Габо. Кстати, чтобы скрыть от цензуры тему мастурбации, мы можем сделать Сидалию любовницей священника.